Я не злая. Я — хаотично добрая.
— А что такого особенного в этой Белле? Эдвард такой взвинченный.
— Нужно сначала прочесть первую книгу, иначе сюжет теряется.
— Ах, скучаю по Энн Райс. Она писала куда правдивее.
— А почему ты не сверкаешь?
— Потому что я живу в реальном мире, где вампиры сгорают на солнце.
The Vampire Diaries — Damon Salvatore
Акаша королева всех кто проклят , а он её король.
Акаша и Энкил чуть не опустошили эту землю когда правили Египтом.
Они пили до тех пор пока Энкил не потерял желание пить.
А без своего мужа и она не пожелала пить.
Они превратились в живые статуи.
Она одинокого уважает только вкус крови человеческой или бессмертного.
читать****Мы попадаем в далекие библейские времена, чтобы встретиться с нашими прародителями – Энкилом и Акашей, которые правили в долине Нила задолго до того, как эта область стала называться Египтом. Не стоит, пожалуй, относиться всерьез к истории о том, как они стали первыми вампирами на этом свете, – во всем этом смысла едва ли чуть больше, чем в истории о возникновении жизни на земле или о том, как из микроскопических клеток в матке своей смертной матери развивается человеческий зародыш.
.........................................
Двери шатра приоткрылись.
Я хотел приблизиться, но не посмел. Затаив дыхание, я смотрел, как раскрываются и
откидываются золотые створки, открывая взгляду две огромные египетские статуи -
сидящих рядом мужчину и женщину.
Лучи света скользнули по тонким, великолепно вылепленным белым лицам, по
изящным белым телам, сверкнули в темных глазах.
Как и все египетские статуи, которые мне когда-либо приходилось видеть, они были
первозданно красивы, отличались изяществом контуров и отсутствием лишних деталей и
были поистине великолепны в своей простоте. Однако от их по-детски открытых лиц веяло
холодом и твердостью. Кроме того, в отличие от всех других виденных мною египетских
статуй на них были одежды из настоящих тканей, а головы их покрывали натуральные
волосы.
Мне уже приходилось видеть украшенные таким же образом статуи святых в
итальянских храмах, и должен сказать, что свисающие с холодного мрамора полотнища
бархата не всегда производили на меня приятное впечатление.
Однако эти фигуры были одеты с особой тщательностью.
Густые черные парики с ровно подстриженными над глазами челками были украшены
золотыми диадемами. На обнаженных руках сверкали браслеты в виде змей, на пальцах
сияли перстни.
Одежды были сшиты из белоснежного полотна. На обнаженном до пояса мужчине
было нечто вроде юбки, а на женщине - длинное и узкое, лежащее красивыми складками
платье. На обоих сверкало множество золотых ожерелий, некоторые из которых украшали
великолепные драгоценные камни.
Обе статуи были почти одинаковы по размеру и сидели в одинаковых позах - со
спокойно лежащими на коленях руками. Эта одинаковость поразила меня не меньше, чем
застывшая красота и сверкающие словно драгоценные камни глаза.
Ни одна скульптура не производила на меня такого впечатления одушевленности, хотя,
конечно, ничего живого в этих статуях не было. Возможно, все дело было в одежде, в
переливах света, отражающегося в золотых ожерельях и темных глазах.
Я направился к алтарю, чувствуя себя ребенком, вошедшим в храм и с каждым шагом
испытывающим все большую робость. Остановившись всего в нескольких шагах от статуй, я
посмотрел им прямо в глаза. Они были великолепны своей глубиной и яркостью переливов
света. Они были слишком настоящими!
Я отчетливо видел каждую ресницу, каждый волосок их бровей - все было сделано с
удивительной тщательностью.
С такой же тщательностью были вылеплены и полуоткрытые губы, за которыми я
видел поблескивающий ряд зубов. На тщательно отполированных лицах и руках я не увидел
ни одного изъяна. Они смотрели прямо на меня - так, как смотрят обычно все статуи или
нарисованные фигуры.
Склонив голову набок, я сосредоточенно изучал их лица.
Глаза были карими, с черными зрачками поистине бездонной глубины и влажными
белками, словно покрытыми прозрачным лаком, а губы - нежнейшего оттенка пепельной
розы.
Я продолжал рассматривать их - раскрытые ладони, спокойно лежащие на коленях, длинные ногти, очень похожие на наши и как будто сделанные из сверкающего стекла.
Я подумал, что могу себе позволить коснуться тыльной стороны ладони мужчины, что
это не будет столь уж святотатственным, однако больше всего мне хотелось дотронуться до
лица женщины. Наконец я неуверенно поднял руку к ее щеке и позволил себе провести
пальцами по совершенной белизне... Потом заглянул в ее глаза.
Запах благовоний был чрезвычайно сильным. В отсветах зажженных ламп их темные глаза казались живыми и подвижными.
Однако ни одна жилочка не билась под белой кожей, а на самой коже не было видно ни
единой складочки или морщинки. На нежных губах я не заметил тончайших линий. Не было и размеренного движения груди, которое свидетельствовало бы о том, что они дышат.
Вслушиваясь в тишину, я не услышал ни биения сердца, ни шума бегущей по венам крови.
- Но ведь кровь внутри них есть? - спросил я.
- Да, есть.
- А ты...
"Ты приносишь им жертвы?" - хотел спросить я.
- Они больше не пьют кровь.
Даже эта новость показалась мне ужасной. Они лишены и этого удовольствия.
Представить только, как все могло бы происходить! Вот они делают стремительное
движение, убивают свою жертву и вновь застывают в неподвижности. Нет, невозможно! Мне
следовало бы испытать облегчение. Однако ничего подобного со мной не произошло.
- Много лет назад они еще продолжали пить кровь, однако всего один раз в год. Я
оставлял для них жертвы внутри святилища.
Когда я возвращался, то видел, что жертва принята, однако Тех,Кого Следует Оберегать, я всегда находил в прежнем положении. Только цвет их лиц слегка
менялся. Но я ни разу не видел хотя бы единой пролитой капельки крови.
Это всегда происходило в ночи полнолуния и, как правило, весной. Жертвы,
оставленные в другое время, никогда не принимались. А потом прекратились и эти
ежегодные пиршества. Время от времени я продолжал приносить им жертвы. Прошло около
десяти лет, и однажды они вновь приняли жертву. Снова была весна. И снова в небе светила
полная луна. А потом опять ничего не происходило в течение примерно полувека. Я потерял
счет годам. Мне думалось, что им, возможно, необходимо видеть луну и видеть, как сменяют
друг друга времена года. Однако, как оказалось, это не имело для них никакого значения.
Они перестали пить кровь еще до того, как я взял их с собой в Италию. А это было
триста лет назад. Они ничего не пили даже в жарком Египте.
Я смотрел на них, и мне казалось, что они дышат, что губы их шевелятся. Я понимал, что это не более чем иллюзия, обман зрения. Однако происходящее буквально сводило меня с ума. Если я немедленно не выберусь отсюда, то непременно снова разрыдаюсь.
- Иногда, когда я прихожу к ним, - продолжал Мариус, - то замечаю некоторые
изменения.
- Что?! Как это?!
- Сущие мелочи, - вновь заговорил он, задумчиво глядя на статуи. Потом протянул
руку и дотронулся до ожерелья на шее женщины. - Вот это,
например, ей нравится.
Вероятно, оно именно то, какое ей нужно. Но было и другое. Его я часто находил сломанным
и валяющимся на полу.
- Значит, они могут двигаться?!
- Сначала я думал, что ожерелье просто упало. Но, три раза подняв и починив его, я
понял, что все бесполезно. Она либо срывала его с шеи, либо усилием воли заставляла
упасть.
Я что-то прошептал в ужасе и вдруг буквально помертвел от страха, что осмелился
выругаться в ее присутствии. Мне захотелось немедленно убежать. На ее лице, как в зеркале,
отражалось все то, что рисовало мне воображение. Мне показалось, что губы ее изогнулись в
улыбке, хотя на самом деле они оставались неподвижными.
- То же самое происходило и с другими украшениями, с теми, на которых, как мне
думается, были написаны имена не почитаемых ими божеств. Однажды я принес из церкви
вазу, но она оказалась разбитой вдребезги, словно разлетелась на куски от одного их взгляда.
Были и другие, не менее поразительные, ситуации.
- Расскажи.
- Иногда, войдя в святилище, я заставал кого-нибудь из них стоящим.
Все это было столь ужасно, что мне захотелось схватить его за руку и силой вытащить
отсюда.
- Его я однажды обнаружил в нескольких шагах от стула, - продолжал Мариус, - а в
другой раз она стояла возле самой двери.
- Она пыталась выйти? - шепотом спросил я.
- Возможно. - Он задумался. - Однако были времена, когда они с легкостью могли
выйти отсюда, если хотели. Ты сам составишь свое мнение, когда услышишь мой рассказ до
конца. Всякий раз, когда я находил их не там, где всегда, я возвращал их на место и
усаживал, придавая им привычную позу. Это требовало очень больших усилий. Они словно
сделаны из упругого камня, если ты можешь представить себе такое. А теперь задумайся:
если я обладаю такой силой, какие силы присущи им?
- Ты сказал: если... если хотели. А что, если они испытывают прежние желания, но
больше не могут удовлетворить их? Что, если в результате величайших усилий они только и
способны, что дойти до двери?
- Мне кажется, при желании она способна вдребезги разнести эту дверь. Уж если я
одним усилием воли могу отодвигать засовы, представь себе, на что способна она.
Я смотрел на их холодные отчужденные лица, на слегка впалые щеки и крупные,
безмятежно сомкнутые рты.
- А вдруг ты ошибаешься? Что, если они слышат каждое слово из нашего разговора?
Что, если сердятся на нас и даже приходят в ярость?
- Я думаю, они нас слышат, - ответил он, накрывая мою руку своей и стараясь меня
успокоить, - но уверен, что наши разговоры их совершенно не интересуют. Если бы это
было не так, они непременно шевельнулись бы, чтобы показать это.
- Но как ты можешь быть уверен?
- Они совершают множество поступков, требующих величайшей силы. Бывает,
например, что я запираю дверцы их шатра, но они тут же отпирают их снова и распахивают
настежь. Я знаю, что это делают они, - просто потому, что больше некому. Я оборачиваюсь
и вижу их. Тогда я веду их к морю. А перед рассветом, когда я прихожу за ними, они
становятся более неповоротливыми и менее гибкими. Мне с трудом удается отвести их на
место. Иногда мне кажется, что они поступают так намеренно, чтобы помучить меня,
поиграть со мной.
- Не думаю. Они стараются, но не могут.
- Не торопись с выводами, - сказал он. - Приходя в эту комнату, я действительно
замечал странные вещи. Кроме того, были еще и события, происходившие в самом начале...
Он вдруг умолк, словно что-то отвлекло его внимание.
- Ты слышишь, о чем они думают? - спросил я, потому что мне почудилось, что он
напряженно прислушивается к чему-то.
Он не ответил, лишь продолжал пристально смотреть на статуи. Что-то явно
изменилось. Только невероятным усилием воли я удержался от того, чтобы не убежать
прочь. Я всмотрелся, но не смог ничего заметить, услышать или почувствовать. Если Мариус
немедленно не объяснит мне причину своего странного поведения, я либо закричу, либо
разрыдаюсь. Так мне, во всяком случае, казалось.
- Не будь таким нетерпеливым, Лестат, - чуть улыбнувшись, сказал Мариус,
по-прежнему пристально глядя на мужчину. - Иногда я слышу кое-что, но это не более чем
неясные импульсы, смысла которых я не понимаю. Они только свидетельствуют о их
присутствии, ты понимаешь, о чем я говорю.
- Именно эти звуки ты сейчас и слышал?
- Да... Пожалуй.
- Мариус, пожалуйста, уйдем отсюда! Умоляю тебя! Прости, но я не в силах больше
вынести это!
Пожалуйста, Мариус, уйдем!
- Хорошо, - мягко ответил он, крепко беря меня за плечо. - Но сначала я хочу
попросить тебя кое о чем.
- Я готов сделать все, что тебе будет угодно.
- Поговори с ними. Не обязательно громко и вслух. Но поговори. Скажи, что считаешь
их красивыми.
- Они знают это, - ответил я. - Знают, что я нахожу их невероятно прекрасными.
Я был действительно уверен, что это так. Но Мариус предлагал мне высказать им все,
как подобает их положению. А потому я освободил разум от страхов и предрассудков и
сказал все, что полагалось.
- Поговори с ними еще, - продолжал настаивать Мариус.
Я так и сделал. Я по очереди посмотрел в глаза мужчине и женщине, и меня охватило
странное чувство. "Я считаю вас красивыми! Я считаю вас несравненно прекрасными!" - я
мысленно твердил эти слова как молитву. Точно так же я, маленьким мальчиком,
спрятавшись в высокой траве на лугу возле склона горы, молил Бога помочь мне убежать из
отцовского дома.
Точно так же я разговаривал сейчас с ней, благодарил ее за то, что она позволила мне
приблизиться к ней и к ее тайнам. Я почти физически ощущал это чувство, оно разливалось
по поверхности моей кожи и пронизывало меня до самых кончиков волос. Я чувствовал, как
уходит из меня напряжение, как оно оставляет мое тело. Глядя в ее бездонные темные глаза,
я ощущал небывалую легкость и чувствовал, как меня окутывают запахи благовоний и
цветов.
- Акаша, - произнес я имя, услышанное мною в этот самый момент.
И оно показалось мне прекрасным. У меня даже волосы зашевелились. Шатер как
будто превратился в пылающую раму, и только в том месте, где сидел мужчина, было что-то
такое, что трудно поддавалось определению. Почти против своей воли я подошел еще ближе
и наклонился вперед, как будто намереваясь поцеловать женщину. Мне очень хотелось
сделать это. Я склонился еще ниже... И почувствовал вкус ее губ.
Мне вдруг захотелось напоить ее кровью из своего рта, как я когда-то поил Габриэль.
Все больше и больше подпадая под влияние чар, я заглянул в неизмеримые глубины ее
глаз.
Да что со мной происходит? Я целую богиню прямо в губы! Что за безумная мысль
пришла мне в голову?!
Я отпрянул, И тут же вновь оказался возле противоположной стены. Я дрожал с головы
до ног и сжимал руками голову. На этот раз, правда, я не перевернул вазы с лилиями, но
меня вновь сотрясали рыдания.
Мариус прикрыл двери шатра и заставил задвинуться внутренний засов.
Потом мы вышли в проход, и он мысленно приказал стоящему в комнате бревну лечь
на место, потом сам вставил в скобы бревно снаружи.
- Идем, мой мальчик, - обратился он ко мне. - Пора подняться наверх.
Не успели мы пройти и несколько ярдов, как я услышал какой-то резкий звук. Мариус
обернулся и посмотрел назад. По лицу его скользнула тень.
- Что это? - воскликнул я, прижимаясь спиной к стене.
- Шатер... они его снова открыли. Ладно. Я вернусь сюда позже и запру его, прежде
чем встанет солнце. А сейчас мы с тобой вернемся в мою гостиную, и я расскажу тебе свою
историю.
Как только мы вошли в ярко освещенную комнату, я буквально рухнул в кресло и
закрыл ладонями лицо. Потом до меня дошло, что Мариус все это время продолжает стоять
возле кресла и не сводит с меня взгляда. Я поднял голову.
- Она открыла тебе свое имя, - сказал он.
- Акаша, - повторил я. Мне показалось, что это имя выплыло из водоворота
постепенно рассеивающегося сна. - Неужели она действительно открыла мне его?
Я вновь произнес это имя вслух:
- Акаша! - и вопросительно, с мольбой взглянул на Мариуса.
Мне хотелось, чтобы он объяснил, почему смотрит на меня с таким странным
выражением на лице.
Я подумал, что, если его лицо снова не приобретет прежнюю живость и
выразительность, я просто сойду сума.
- Ты на меня сердишься? - спросил я наконец.
- Ш-ш-ш-ш... тихо... - ответил он.
Я ничего не слышал. Вокруг стояла полная тишина, нарушаемая только шумом моря.
Быть может, его привлекло потрескивание фитилей в свечах? Или вой ветра? Даже глаза
статуй не казались столь безжизненными, как глаза Мариуса в тот момент.
- Ты потревожил их, - шепотом сказал мне Мариус.
Я вскочил на ноги.
- И что это значит?
- Не знаю, - пожал плечами он. - Возможно, ничего. Шатер по-прежнему открыт, и
они сидят в своих обычных позах. Кто может сказать, что все это значит?
Я вдруг явственно почувствовал, как сильно в течение многих и многихлет он жаждал
это узнать. Я бы даже сказал - веков, но мне самому трудно пока представить, что такое
века. Год за годом он безуспешно пытался добиться от них хоть какого-нибудь знака. И
теперь недоумевал, каким образом мне удалось заставить ее открыть секрет своего имени.
Акаша... Что-то происходило... Но это были далекие времена Римской империи. Страшные
события. Ужасные. Страдания, невыразимые страдания. Образы рассеялись. Тишина.
..............
- А почему я должен тебе об этом рассказывать? - наконец заговорил он, но на этот раз
его вопрос был окрашен совсем иными чувствами. Он искренне недоумевал и сам не мог
найти ответ. - Почему я вообще должен что-то делать? Если сами Мать и Отец не
поднимаются с песка, когда солнце появляется из-за горизонта, и не пытаются спасти себя,
почему я должен что-то предпринимать? Или говорить? Или вообще продолжать свое
существование?
Он снова повернулся ко мне.
- Так вот в чем дело! Мать и Отец вышли навстречу солнцу?
- Их оставили на солнце, мой дорогой Мариус, - ответил он, несказанно удивив меня
тем, что ему известно мое имя. - Их оставили на солнце. Ни Мать, ни Отец не совершают ни
одного движения по собственной воле, за исключением тех редких случаев, когда хотят
что-то сказать друг другу или нанести сокрушительный удар по тем из нас, кто осмелится
приблизиться к ним, чтобы отведать их целительной крови. Если бы они позволили нам
напиться своей исцеляющей крови, то могли бы вернуть прежний облик и силы всем, кто
был сожжен. Отец и Мать существуют уже четыре тысячи лет, а наша кровь с каждым
временем года становится сильнее, набирает силу даже впериоды голода и жажды, чтобы
затем, когда трудные времена заканчиваются, мы насладились новообретенными
возможностями. Но Отец и Мать не заботятся о своих детях. А сейчас, похоже, они
перестали заботиться даже о себе. Возможно, после стольких прожитых ими ночей им
просто захотелось взглянуть на солнце?!
После того как в Египет пришли греки, после того как было извращено и утрачено
древнее искусство, они ни разу не заговорили с нами. Они ни разу не удостоили нас
взглядом. А что такое Египет сейчас, как не плодородная житница Рима? Когда Мать и Отец
отрывали нас от вен на своей шее и отбрасывали в сторону, они были сильны, как железо, и с
легкостью могли переломать нам кости. И если теперь им ни до чего нет дела, почему что-то
должно волновать меня?
- Кто это сделал? Кто оставил их под лучами солнца?
Он беззвучно расхохотался:
- Тот, кому поручено было оберегать их, тот, кто больше не в силах был это вынести,
тот, кто слишком долго исполнял сию мрачную обязанность. Он не смог никого уговорить
сменить его, освободить от столь тяжкого бремени и переложить обязанность на свои плечи.
В конце концов, плача и дрожа с головы до ног, он вынес Мать и Отца на песчаную
поверхность пустыни и оставил там лежать подобно двум статуям.
- И моя судьба тесно связана со всем этим... - пробормотал я.
- Да. Но, наверное, он просто уже не верил в нашу преемственность. Я говорю о том,
кому поручено было их оберегать. Это просто древняя легенда, считал он. Ведь все мы им
поклонялись, почитали их так же, как смертные почитают нас. Никто не осмеливался
причинить им вред, никто не смел прикоснуться к ним горящим факелом, чтобы проверить,
испытаем ли мы что-нибудь. Нет, он в это не верил. Он оставил их в пустыне, а ночью, когда
проснулся и обнаружил, что сожжен и изуродован до неузнаваемости, он кричал не
переставая.
- Вы перенесли их обратно под землю?
- Да.
- И они почернели так же, как вы?
- Нет, - он покачал головой, - только потемнели до золотисто-бронзового цвета. Как
поворачиваемое на вертеле мясо, не больше. И они остались такими же красивыми, как и
прежде, словно красота была неотъемлемой частью их существа. Та красота, носителями и
частью которой им суждено было быть. Они, как и прежде, смотрят прямо перед собой, но
их головы больше не склоняются друг к другу, они не напевают свои гимны и не позволяют
нам пить их кровь. Они отказываются принимать наши жертвы - лишь изредка они вкушают
кровь, и то только тогда, когда никого нет рядом. Никто не знает, будут они пить кровь или
нет.
- Не кажется ли тебе, римлянин, что так и должно было случиться? - спросил он. - Не
сами ли они решили встретить свою смерть среди песков, лежа молча и неподвижно, как
статуи, брошенные там, - после того как город был осажден и захвачен вражеской армией?
Может, все мы должны были умереть? Посмотри на Египет! Повторяю, что такое сейчас
Египет, как не плодородная житница Рима? Не намеревались ли они день за днем сгорать
под палящими лучами солнца до тех пор, пока, подобно звездам на небе, не сгорим все мы?
Их невозможно разрубить на части - для этого они
достаточно сильны. Нож способен лишь скользнуть по поверхности их кожи. К тому же,
если ты расчленишь их, то расчленишь и нас. Если сожжешь их, то сожжешь и нас. Что бы
они низаставили нас испытать, сами они испытывают только малую часть этого, потому что
их защищает возраст. Даже если ты уничтожишь всех нас до единого, ты доставишь им
только небольшое беспокойство. Такое впечатление, что они не нуждаются даже в крови.
Может, их разум находится в соединении с нашими мыслями? Возможно, та печаль, которую
мы испытываем, то отчаяние и ужас перед судьбами мира, которые мучают нас, исходят от
них, переносятся к нам из их снов? Нет, я не могу сказать тебе, где они.
- Хорошо. Ради того, чтобы ты понял всю тщетность и бесполезность расспросов,
чтобы понял причину молчания Матери и Отца, я расскажу тебе все. Но запомни мои слова.
Я могу погубить всех нас. Могу спалить в жарком пламени печи Отца и Мать. Однако мы
обойдемся без долгих предисловий и высокопарных фраз. Мы наконец покончим с мифами,
которые погибли в песках в тот день, когда Мать и Отец оказались беззащитными под
лучами солнца. Я расскажу тебе обо всем, о чем говорится в свитках, оставленных нам
Отцом и Матерью. Поставь свою свечу. И слушай.
Если бы ты смог прочесть написанное в этих свитках, то узнал бы, что в этом мире есть
два существа - Акаша и Энкил, давным-давно пришедшие в Египет из другой, еще более
древней, земли. Это произошло задолго до появления письменности, задолго до
строительства первых пирамид, когда египтяне были еще каннибалами и поедали тела
убитых врагов.
Акаша и Энкил отучили людей от страшных обычаев. Они поклонялись Великой
Матери-земле и научили египтян сеять зерна в ее плодородное чрево и выращивать скот,
чтобы получать от него мясо, молоко и шкуры.
Конечно же, они не были единственными учителями, скорее их можно назвать
вождями тех людей, которые пришли вместе с ними из древних городов, названия которых
давно забыты, а памятники навсегда исчезли в песках ливанских пустынь.
Как бы то ни было, они были щедрыми и благодетельными правителями, которыми
руководило одно лишь стремление: делать людям добро, как желает того Великая Мать,
Мать-кормилица, а потому во всех своих землях они всегда творили справедливый суд.
Возможно, со временем благодаря своей щедрости и добродетели они стали бы героями
мифов, если бы не случилось то ужасное происшествие в доме царского управляющего. Все
началось с проделок какого-то демона, учинившего в доме погром.
Это был самый обыкновенный демон, о каких во все времена и во всех землях ходит
множество рассказов. Эти дьяволы поселяются вопределенных местах и обитают там
какое-то время. Иногда они проникают в тела невинных людей и заставляют их кричать и
вопить ужасными голосами. Они могут заставить невинную девушку изрыгать проклятия и
оскорбления и делать непристойные предложения тем, кто ее окружает. Тебе известны
такого рода рассказы?
- Да, - кивнул я, - подобные истории можно услышать повсюду.
Я рассказал ему о том, как однажды такой демон овладел в Риме одной из весталок. С
багровым от похотливого желания лицом она делала непристойные предложения стоявшим
поблизости мужчинам, а потом потеряла сознание. Однако демона удалось каким-то образом
изгнать.
- Мне кажется, - добавил я, - девушка просто была безумна. Она, если можно так
выразиться, не подходила на роль весталки.
- Естественно, - с иронией откликнулся он. - Я и сам сделал бы такой же вывод, как,
впрочем, и любой другой образованный и умный житель Александрии. Однако такие
истории время от времени возникают, потом забываются, и на смену им приходят другие.
Если они чем-то и замечательны, то только тем, что не оказывают никакого воздействия на
ход событий человеческой жизни. Эти демоны нарушают порядок вещей в том или ином
доме, доставляют беспокойство отдельным людям, а потом исчезают, о них забывают, и все
вновь возвращается на круги своя.
- Да, именно так и происходит, - согласно кивнул я.
- Однако, как ты понимаешь, это происходило в Древнем Египте. В те времена люди в
панике бежали от ударов грома и поедали тела мертвецов, чтобы завладеть их душами.
- Понимаю.
- И вот добрый царь Энкил решил, что сам вступит в переговоры с поселившимся в
доме его управляющего демоном. Он сказал, что это существо находится вне гармонии с
миром. Придворные маги умоляли его не делать этого, позволить им самим позаботиться обо
всем и изгнать демона. Однако царь горел желанием творить добро. Он считал, что все в
мире должно подчиняться добру и все силы должны следовать по одному божественному
пути. Он хотел поговорить с демоном и попытаться направить его по пути, так сказать,
всеобщего добра. И только в том случае, если ему не удастся сделать это, сказал Энкил, он
даст согласие на изгнание демона.
И после этого вошел в дом своего управляющего, где вся мебель была перевернута,
сосуды разбиты, а двери сорваны с петель. Он обратился к демону, предлагая ему
побеседовать. Все остальные в ужасе убежали прочь.
Прошла целая ночь, прежде чем Энкил вышел из того дома. То, что он сказал,
показалось всем очень странным.
"Эти демоны глупы и по-детски невинны, - говорил он своим магам, - однако я
понаблюдал за их поведением и узнал, почему они неистовствуют. Их выводит из себя то,
что они лишены тел и не могут чувствовать так, как мы. Они устраивают отвратительные
оргии, потому что им неведомы пути любви и добра. Они способны управлять отдельными
органами и частями тела, но не в силах завладеть человеком целиком, вот почему они
стараются причинить зло плоти, которую не могут сделать своей. Пользуясь своими
достаточно слабыми возможностями, они набрасываются на все, что им попадается, и
заставляют людей дергаться и подпрыгивать. Страстное желание обрести плоть и служит
причиной их гнева, являющегося лишь отражением их страданий".
Окончив свою благочестивую речь, он выразил желание вновь запереться в комнатах,
где обитали демоны, чтобы узнать о них еще больше.
Однако на этот раз его решению воспротивилась его жена. Она заявила, что не
позволит ему оставаться рядом с демонами. "Взгляни на себя в зеркало, - говорила она, -
посмотри, как ты постарел всего за одну ночь, проведенную наедине с ними".
Однако ей не удалось переубедить царя, и тогда она осталась вместе с ним. Все, кто
стоял снаружи, слышали в доме грохот падающих предметов и треск - они опасались, что
вот-вот услышат, как вопят голосами злых духов царь и царица. Шум в доме был поистине
страшным, и на стенах появились трещины.
В конце концов, все обратились в бегство, за исключением нескольких особо
заинтересованных. Надо сказать, что эти оставшиеся люди с самого начала царствования
Энкила были его противниками. Это были старые воины, которые водили египтян в походы
на врагов, чтобы добыть человеческое мясо. Им не по душе была добродетельность царя, они
не желали поклоняться Великой Матери, не хотели становиться земледельцами. В
происшествии со злыми духами они усматривали не только еще одно проявление
бессмысленной доброты царя, но ипредоставленную им замечательную возможность
поквитаться.
Когда наступила ночь, они тайком пробрались в захваченный демонами дом. Они не
боялись духов, как не боятся их воры, грабящие гробницы фараонов. Их вера оказалась
недостаточно сильной, чтобы победить жадность и зависть.
Обнаружив, что Энкил и Акаша находятся в комнате в окружении множества
летающих призраков, они набросились на правителей и принялись колоть царя ножом снова
и снова, так же как ваши сенаторы закололи Цезаря. А потом они пронзили ножами и
единственную свидетельницу страшного преступления - жену царя.
"Что вы делаете? - кричал царь. - Разве вы не понимаете, что открыли духам путь в
мое тело?"
Однако злодеи уже убежали, оставив царя и царицу истекать кровью, льющейся из
бесчисленного множества нанесенных им ран.
Затем заговорщики подняли на ноги все население, крича о том, что царя и царицу
убили духи. Они твердили, что царю следовало позволить своим магам бороться с демонами,
как сделал бы это любой другой на его месте. Схватив факелы, все бросились к
захваченному призраками дому, в котором наступила вдруг полная тишина.
Заговорщики требовали, чтобы маги вошли в дом, но те боялись.
"Тогда мы сами войдем туда и посмотрим, что там случилось", - заявили злодеи и
распахнули двери.
На пороге стояли царь и царица. Они спокойно смотрели на заговорщиков, а на телах
их не осталось даже следов от ран. Глаза их горели мрачным огнем, белая кожа излучала
сияние, густые волосы блестели. Заговорщики в страхе бросились прочь, а царь и царица
отпустили всех своих подданных и жрецов и вернулись обратно во дворец.
Хотя они никому ничего не рассказали, сами они знали, что с ними случилось.
В тот момент, когда они были на самом пороге смерти, через отверстия ран в их тела
забрался демон. Как раз перед тем, как их сердца готовы были остановиться, он проник в их
кровь. Возможно, именно ее он всегда искал, из-за нее так неистовствовал, яростно
набрасываясь на свои жертвы. Однако до сих пор ему не удавалось нанести достаточное
количество ран и обосноваться в кровяных сосудах, прежде чем жертва умрет. Но теперь он
стал частью их крови, и она перестала быть кровью демона или кровью царя и царицы - это
была некая комбинация человеческого и демонического начала, результатом которой стало
появление совершенно новых существ.
От царя и царицы осталось лишь то, что смогла оживить кровь, куда она проникла и
что требовалось ей самой. Для всего другого их тела умерли. Однако кровь текла через их
мозг, через сердца, растекалась по коже. А потому они сохранили разум. Можно даже
сказать, что сохранились их души - в том виде, в каком они могли обитать в по-прежнему
живых органах. Почему и как это произошло, мы, однако, не знаем. Сама по себе кровь
демона не обладала ни разумом, ни характером, однако она, несомненно, оказала огромное
воздействие на разумы и характеры царя и царицы, потому что поток ее охватывал именно те
органы, от которых эти качества зависели. Кроме того, демоническая кровь сделала их
обладателями новых духовных возможностей - теперь царь и царица могли слышать мысли
смертных, ощутить и понять то, что не дано было ощутить и понять смертным.
Иными словами, демоны отняли у них многое и многое дали взамен. Царь и царица
стали совершенно другими существами. Они больше не могли принимать обычную пищу, не
могли расти, иметь детей, не могли умереть. Однако все их чувства были так обострены, что
это приводило их в ужас. А демон получил то, к чему всегда стремился: тело, в котором он
мог обитать, возможность жить в мире людей, способность чувствовать.
Вскоре, однако, им пришлось сделать еще одно ужасное открытие: чтобы сохранить
жизнь в мертвых телах, они должны обеспечивать питанием свою кровь. А единственное,
что могло пойти ей на пользу, было вещество с тем же названием и с той же сутью - кровь.
Поселившийся в них демон требовал все больше и больше крови, растекающейся по всем
сосудам, по всем клеточкам тела и доставляющей ему такие невероятные ощущения, что
этой крови ему всегда было мало.
Но самые удивительные, восторженные чувства он испытывал в момент насыщения, в
момент своего обновления и величия. Он чувствовал, как умирает его жертва в ту секунду,
когда он высасывает из нее кровь, останавливая ее сердце.
Царь и царица полностью оказались во власти демона. Они стали Теми, Кто Пьет
Кровь. Никто не ведает, знал или не знал об их существовании демон, а если знал, то что
именно? Но царю и царице было известно, что они во власти демона и что они не в силах от
него избавиться, ибо если они сделают это, то немедленно погибнут - ведь тела их давно
мертвы. Также они быстро убедились в том, что их тела, оживающие только благодаря
демонической крови, растекающейся по их жилам, не способны выдерживать жар огня или
солнечных лучей. С одной стороны, они походили на нежные белые цветы, которые могут
сгореть до черноты в песках пустыни под палящими лучами солнца. С другой стороны,
казалось, что кровь их настолько живая и подвижная, что способна закипеть от малейшего
жара и уничтожить все ткани, которые наполнены ею.
Говорят, в те далекие времена они не выносили яркого света, - даже горящий
поблизости костер заставлял их кожу дымиться.
Как бы то ни было, они перешли в совершенно иное состояние, полностью изменившее
ход их мыслей, и теперь старались понять все, что по-иному видели и ощущали, уяснить для
себя, что именно в этом новом для них состоянии может причинить им вред или как-то иначе
повлиять на них.
Записи о том, что им удалось открыть, отсутствуют. Нет ни письменных источников,
ни устных преданий о том, когда и как им впервые пришла в голову идея о передаче своей
крови другим, или о том, каким образом можно это сделать. То есть нигде не сказано, что
жертва должна находиться на грани жизни и смерти и что в противном случае переданная
кровь не окажет своего действия.
Однако из устных рассказов нам известно, что царь и царица старались сохранить в
тайне все, что с ними произошло, но их постоянные исчезновения в дневное время вызвали
подозрения. Они не имели возможности присутствовать на религиозных церемониях.
Прежде чем принимать наиболее серьезные решения, они вынуждены были обращаться
к народу с просьбой провести обряды поклонения Великой Матери при свете луны.
Только они не в силах были защитить себя от тех самых заговорщиков, которые
по-прежнему не могли понять, каким образом царской чете удалось выжить, и искали новые
пути, чтобы расправиться с царем и царицей. Несмотря на все предпринятые меры
предосторожности, заговорщики все же напали на них и были потрясены той силой, с
которой царь и царица дали им отпор, но еще больше были поражены тем, что раны, которые
им все же удалось нанести, чудесным образом мгновенно исчезали. Они, например, отсекли
царю руку, но он приставил ее обратно к плечу, и она приросла, как будто ничего не
случилось. В конце концов злодеи в страхе убежали.
В результате всех этих событий тайна царя и царицы стала известна не только
заговорщикам, но и жрецам.
Теперь уже никто не хотел убивать царя и царицу, напротив, их хотели пленить и
выведать секрет бессмертия. Злодеи даже пытались напиться их крови, но поначалу им это
никак не удавалось сделать.
Те же, кто все-таки испил их крови, не будучи на грани жизни и смерти, стали своего
рода гибридами - наполовину людьми, наполовину богами, - и в конце концов всех их ждала
ужасная смерть. Однако некоторые все же добились успеха. Возможно, они сначала
опустошали свои сосуды. Никаких письменных свидетельств об этом не существует, однако
в последующие века такой способ добывания божественной крови всегда оправдывал себя.
Кроме того, Мать и Отец, по-видимому, тоже создавали себе последователей. Быть
может, от ощущения одиночества или из страха они открывали свой секрет тем, кто обладал
добрым нравом и завоевал их доверие. Достоверно, опять же, мы этого не знаем. Как бы то
ни было, появились Те, Кто Пьет Кровь, и стал известен способ их создания.
Древние папирусы говорят нам, что Мать и Отец в конце концов нашли утешение в
своем несчастье. Они предпочли считать, что в случившемся с ними есть определенный
смысл, и верили, что обретенные ими необыкновенные качества могут послужить
добродетели. Ведь сама Великая Мать позволила этому произойти.
Следовательно, думали они, необходимо освятить и сохранить то, что было свершено
магией, в противном случае Египет превратится в страну демонов-кровососов, которые
разделят мир на Тех, Кто Пьет Кровь, и тех, кто рожден лишь затем, чтобы ее давать.
Появится тирания, с которой не смогут справиться смертные.
И тогда царь и царица избрали путь священных ритуалов и мифов. Они провозгласили
себя воплощением растущей и убывающей луны, а то, что они пили кровь, по их словам,
было предписано богом, который через них получал жертвенную кровь. Они использовали
божественные способности лишь для того, чтобы предугадывать события, предсказывать ход
вещей и вершить суд, и заявляли, что пьют жертвенную кровь во имя бога, ибо в противном
случае она без всякой пользы будет стекать с алтаря. Они облекали себя властью и окружали
символикой, священными обрядами, которые не должны были становиться общеизвестными.
А потому они перестали являться народу и скрылись в храмах, где поклоняться им было
позволено только тем, кто приносил им кровь. Они принимали лишь самые щедрые жертвы,
которые обычно приносились во имя плодородия земли и всеобщего блага.
Именно царь и царица распространили легенду об Осирисе, которая частично включала
в себя историю их собственных страданий - нападение заговорщиков, чудесное исцеление,
необходимость жить в царстве Тьмы, в загробном мире, невозможность появляться при свете
солнца. Они соединили эти мифы с теми, которые уже существовали там, откуда они
пришли, - с мифами о богах, которые из любви к Великой Матери умирают и возрождаются
вновь.
Эти легенды и мифы вышли за пределы тайных святилищ, в которых поклонялись
Матери и Отцу и где прятались те, кого они создали с помощью своей крови, и дошли до нас.
Они были древними уже тогда, когда первый фараон построил в Египте первую
пирамиду. И даже в самых ранних текстах Мать и Отец описываются в очень странном виде.
В Египте, как и в любой другой стране, правили сотни богов, но культ Матери и Отца,
культ Тех, Кто Пьет Кровь, оставался окутанным величайшей тайной. Им приписывались
могущество и сила, и те, кто поклонялся им, приходили в святилища, чтобы услышать
безмолвные голоса богов и увидеть их священные сны.
Нам неизвестно, кто были первые создания Матери и Отца. Мы знаем только, что они
перенесли этот культ на острова Великого моря, в Междуречье и далекие северные леса. Мы
знаем, что повсюду в храмах обитали и правили боги луны, которые пили кровь жертв и
пользовались своими возможностями, чтобы заглядывать в сердца и души смертных. Между
жертвоприношениями, в периоды жажды, разум бога мог покидать тело и странствовать в
поднебесье, узнавая за это время очень многое. А те из смертных, кто обладал чистотой
сердца, могли прийти в святилище и услышать голос бога. А бог, в свою очередь, мог
услышать их.
Но еще до моего появления - а это произошло тысячу лет назад - эти рассказы уже
были древними, непоследовательными и малодостоверными. Боги луны правили Египтом,
наверное, три тысячи лет. Культ их постоянно подвергался нападкам и преследованиям.
Когда египетские жрецы стали поклоняться богу солнца Амон-Ра, они открыли древние
склепы лунного бога и позволили солнцу сжечь его, превратить в пепел. Многие нам
подобные были уничтожены. То же самое случилось, когда первые свирепые воины напали
на Грецию, разрушили святилища и уничтожили то, что не в силах были понять.
Там, где когда-то правили мы, теперь правит болтливый дельфийский оракул.
Последние наши истинные почитатели остались лишь в непроходимых северных лесах,
откуда пришел ты и где культ наш сохранился среди тех, кто проливает на наши алтари
кровь злодеев, - там да в небольших египетских поселениях, где от силы один или два жреца
еще продолжают охранять склепы богов и позволяют оставшимся искренним почитателям
приносить в жертву злодеев. Они не могут позволить себе убивать невинных, потому что это
вызовет подозрения, а бродяг и разбойников достаточно везде. Нам поклоняются также в
джунглях Африки, на развалинах древних и давно всеми забытых городов.
Кроме того, наша история изобилует легендами о так называемых отшельниках - Тех,
Кто Пьет Кровь, но при этом не поклоняется и не подчиняется никаким богам, используя
собственные возможности и власть по своему усмотрению.
Тех, кто не признает законов добра и зла и пользуется своим могуществом только в
собственных интересах, можно найти и в Афинах, и в Риме, и в любом городе Европы.
Многие, очень многие из них, так же как и боги в священных рощах и тайных обителях,
погибли самым ужасным образом в жаре или в пламени, а те, кому посчастливилось выжить,
скорее всего, даже не подозревают, почему им было суждено умереть в огне, не знают о том,
как Мать и Отец были оставлены под палящими лучами солнца.
— Нужно сначала прочесть первую книгу, иначе сюжет теряется.
— Ах, скучаю по Энн Райс. Она писала куда правдивее.
— А почему ты не сверкаешь?
— Потому что я живу в реальном мире, где вампиры сгорают на солнце.
The Vampire Diaries — Damon Salvatore
Акаша! Энкил!
Храните ваши тайны!
Храните молчание!
Это лучше, чем открыть правду!
Храните ваши тайны!
Храните молчание!
Это лучше, чем открыть правду!
Акаша королева всех кто проклят , а он её король.
Акаша и Энкил чуть не опустошили эту землю когда правили Египтом.
Они пили до тех пор пока Энкил не потерял желание пить.
А без своего мужа и она не пожелала пить.
Они превратились в живые статуи.
Она одинокого уважает только вкус крови человеческой или бессмертного.
читать****Мы попадаем в далекие библейские времена, чтобы встретиться с нашими прародителями – Энкилом и Акашей, которые правили в долине Нила задолго до того, как эта область стала называться Египтом. Не стоит, пожалуй, относиться всерьез к истории о том, как они стали первыми вампирами на этом свете, – во всем этом смысла едва ли чуть больше, чем в истории о возникновении жизни на земле или о том, как из микроскопических клеток в матке своей смертной матери развивается человеческий зародыш.
.........................................
Двери шатра приоткрылись.
Я хотел приблизиться, но не посмел. Затаив дыхание, я смотрел, как раскрываются и
откидываются золотые створки, открывая взгляду две огромные египетские статуи -
сидящих рядом мужчину и женщину.
Лучи света скользнули по тонким, великолепно вылепленным белым лицам, по
изящным белым телам, сверкнули в темных глазах.
Как и все египетские статуи, которые мне когда-либо приходилось видеть, они были
первозданно красивы, отличались изяществом контуров и отсутствием лишних деталей и
были поистине великолепны в своей простоте. Однако от их по-детски открытых лиц веяло
холодом и твердостью. Кроме того, в отличие от всех других виденных мною египетских
статуй на них были одежды из настоящих тканей, а головы их покрывали натуральные
волосы.
Мне уже приходилось видеть украшенные таким же образом статуи святых в
итальянских храмах, и должен сказать, что свисающие с холодного мрамора полотнища
бархата не всегда производили на меня приятное впечатление.
Однако эти фигуры были одеты с особой тщательностью.
Густые черные парики с ровно подстриженными над глазами челками были украшены
золотыми диадемами. На обнаженных руках сверкали браслеты в виде змей, на пальцах
сияли перстни.
Одежды были сшиты из белоснежного полотна. На обнаженном до пояса мужчине
было нечто вроде юбки, а на женщине - длинное и узкое, лежащее красивыми складками
платье. На обоих сверкало множество золотых ожерелий, некоторые из которых украшали
великолепные драгоценные камни.
Обе статуи были почти одинаковы по размеру и сидели в одинаковых позах - со
спокойно лежащими на коленях руками. Эта одинаковость поразила меня не меньше, чем
застывшая красота и сверкающие словно драгоценные камни глаза.
Ни одна скульптура не производила на меня такого впечатления одушевленности, хотя,
конечно, ничего живого в этих статуях не было. Возможно, все дело было в одежде, в
переливах света, отражающегося в золотых ожерельях и темных глазах.
Я направился к алтарю, чувствуя себя ребенком, вошедшим в храм и с каждым шагом
испытывающим все большую робость. Остановившись всего в нескольких шагах от статуй, я
посмотрел им прямо в глаза. Они были великолепны своей глубиной и яркостью переливов
света. Они были слишком настоящими!
Я отчетливо видел каждую ресницу, каждый волосок их бровей - все было сделано с
удивительной тщательностью.
С такой же тщательностью были вылеплены и полуоткрытые губы, за которыми я
видел поблескивающий ряд зубов. На тщательно отполированных лицах и руках я не увидел
ни одного изъяна. Они смотрели прямо на меня - так, как смотрят обычно все статуи или
нарисованные фигуры.
Склонив голову набок, я сосредоточенно изучал их лица.
Глаза были карими, с черными зрачками поистине бездонной глубины и влажными
белками, словно покрытыми прозрачным лаком, а губы - нежнейшего оттенка пепельной
розы.
Я продолжал рассматривать их - раскрытые ладони, спокойно лежащие на коленях, длинные ногти, очень похожие на наши и как будто сделанные из сверкающего стекла.
Я подумал, что могу себе позволить коснуться тыльной стороны ладони мужчины, что
это не будет столь уж святотатственным, однако больше всего мне хотелось дотронуться до
лица женщины. Наконец я неуверенно поднял руку к ее щеке и позволил себе провести
пальцами по совершенной белизне... Потом заглянул в ее глаза.
Запах благовоний был чрезвычайно сильным. В отсветах зажженных ламп их темные глаза казались живыми и подвижными.
Однако ни одна жилочка не билась под белой кожей, а на самой коже не было видно ни
единой складочки или морщинки. На нежных губах я не заметил тончайших линий. Не было и размеренного движения груди, которое свидетельствовало бы о том, что они дышат.
Вслушиваясь в тишину, я не услышал ни биения сердца, ни шума бегущей по венам крови.
- Но ведь кровь внутри них есть? - спросил я.
- Да, есть.
- А ты...
"Ты приносишь им жертвы?" - хотел спросить я.
- Они больше не пьют кровь.
Даже эта новость показалась мне ужасной. Они лишены и этого удовольствия.
Представить только, как все могло бы происходить! Вот они делают стремительное
движение, убивают свою жертву и вновь застывают в неподвижности. Нет, невозможно! Мне
следовало бы испытать облегчение. Однако ничего подобного со мной не произошло.
- Много лет назад они еще продолжали пить кровь, однако всего один раз в год. Я
оставлял для них жертвы внутри святилища.
Когда я возвращался, то видел, что жертва принята, однако Тех,Кого Следует Оберегать, я всегда находил в прежнем положении. Только цвет их лиц слегка
менялся. Но я ни разу не видел хотя бы единой пролитой капельки крови.
Это всегда происходило в ночи полнолуния и, как правило, весной. Жертвы,
оставленные в другое время, никогда не принимались. А потом прекратились и эти
ежегодные пиршества. Время от времени я продолжал приносить им жертвы. Прошло около
десяти лет, и однажды они вновь приняли жертву. Снова была весна. И снова в небе светила
полная луна. А потом опять ничего не происходило в течение примерно полувека. Я потерял
счет годам. Мне думалось, что им, возможно, необходимо видеть луну и видеть, как сменяют
друг друга времена года. Однако, как оказалось, это не имело для них никакого значения.
Они перестали пить кровь еще до того, как я взял их с собой в Италию. А это было
триста лет назад. Они ничего не пили даже в жарком Египте.
Я смотрел на них, и мне казалось, что они дышат, что губы их шевелятся. Я понимал, что это не более чем иллюзия, обман зрения. Однако происходящее буквально сводило меня с ума. Если я немедленно не выберусь отсюда, то непременно снова разрыдаюсь.
- Иногда, когда я прихожу к ним, - продолжал Мариус, - то замечаю некоторые
изменения.
- Что?! Как это?!
- Сущие мелочи, - вновь заговорил он, задумчиво глядя на статуи. Потом протянул
руку и дотронулся до ожерелья на шее женщины. - Вот это,
например, ей нравится.
Вероятно, оно именно то, какое ей нужно. Но было и другое. Его я часто находил сломанным
и валяющимся на полу.
- Значит, они могут двигаться?!
- Сначала я думал, что ожерелье просто упало. Но, три раза подняв и починив его, я
понял, что все бесполезно. Она либо срывала его с шеи, либо усилием воли заставляла
упасть.
Я что-то прошептал в ужасе и вдруг буквально помертвел от страха, что осмелился
выругаться в ее присутствии. Мне захотелось немедленно убежать. На ее лице, как в зеркале,
отражалось все то, что рисовало мне воображение. Мне показалось, что губы ее изогнулись в
улыбке, хотя на самом деле они оставались неподвижными.
- То же самое происходило и с другими украшениями, с теми, на которых, как мне
думается, были написаны имена не почитаемых ими божеств. Однажды я принес из церкви
вазу, но она оказалась разбитой вдребезги, словно разлетелась на куски от одного их взгляда.
Были и другие, не менее поразительные, ситуации.
- Расскажи.
- Иногда, войдя в святилище, я заставал кого-нибудь из них стоящим.
Все это было столь ужасно, что мне захотелось схватить его за руку и силой вытащить
отсюда.
- Его я однажды обнаружил в нескольких шагах от стула, - продолжал Мариус, - а в
другой раз она стояла возле самой двери.
- Она пыталась выйти? - шепотом спросил я.
- Возможно. - Он задумался. - Однако были времена, когда они с легкостью могли
выйти отсюда, если хотели. Ты сам составишь свое мнение, когда услышишь мой рассказ до
конца. Всякий раз, когда я находил их не там, где всегда, я возвращал их на место и
усаживал, придавая им привычную позу. Это требовало очень больших усилий. Они словно
сделаны из упругого камня, если ты можешь представить себе такое. А теперь задумайся:
если я обладаю такой силой, какие силы присущи им?
- Ты сказал: если... если хотели. А что, если они испытывают прежние желания, но
больше не могут удовлетворить их? Что, если в результате величайших усилий они только и
способны, что дойти до двери?
- Мне кажется, при желании она способна вдребезги разнести эту дверь. Уж если я
одним усилием воли могу отодвигать засовы, представь себе, на что способна она.
Я смотрел на их холодные отчужденные лица, на слегка впалые щеки и крупные,
безмятежно сомкнутые рты.
- А вдруг ты ошибаешься? Что, если они слышат каждое слово из нашего разговора?
Что, если сердятся на нас и даже приходят в ярость?
- Я думаю, они нас слышат, - ответил он, накрывая мою руку своей и стараясь меня
успокоить, - но уверен, что наши разговоры их совершенно не интересуют. Если бы это
было не так, они непременно шевельнулись бы, чтобы показать это.
- Но как ты можешь быть уверен?
- Они совершают множество поступков, требующих величайшей силы. Бывает,
например, что я запираю дверцы их шатра, но они тут же отпирают их снова и распахивают
настежь. Я знаю, что это делают они, - просто потому, что больше некому. Я оборачиваюсь
и вижу их. Тогда я веду их к морю. А перед рассветом, когда я прихожу за ними, они
становятся более неповоротливыми и менее гибкими. Мне с трудом удается отвести их на
место. Иногда мне кажется, что они поступают так намеренно, чтобы помучить меня,
поиграть со мной.
- Не думаю. Они стараются, но не могут.
- Не торопись с выводами, - сказал он. - Приходя в эту комнату, я действительно
замечал странные вещи. Кроме того, были еще и события, происходившие в самом начале...
Он вдруг умолк, словно что-то отвлекло его внимание.
- Ты слышишь, о чем они думают? - спросил я, потому что мне почудилось, что он
напряженно прислушивается к чему-то.
Он не ответил, лишь продолжал пристально смотреть на статуи. Что-то явно
изменилось. Только невероятным усилием воли я удержался от того, чтобы не убежать
прочь. Я всмотрелся, но не смог ничего заметить, услышать или почувствовать. Если Мариус
немедленно не объяснит мне причину своего странного поведения, я либо закричу, либо
разрыдаюсь. Так мне, во всяком случае, казалось.
- Не будь таким нетерпеливым, Лестат, - чуть улыбнувшись, сказал Мариус,
по-прежнему пристально глядя на мужчину. - Иногда я слышу кое-что, но это не более чем
неясные импульсы, смысла которых я не понимаю. Они только свидетельствуют о их
присутствии, ты понимаешь, о чем я говорю.
- Именно эти звуки ты сейчас и слышал?
- Да... Пожалуй.
- Мариус, пожалуйста, уйдем отсюда! Умоляю тебя! Прости, но я не в силах больше
вынести это!
Пожалуйста, Мариус, уйдем!
- Хорошо, - мягко ответил он, крепко беря меня за плечо. - Но сначала я хочу
попросить тебя кое о чем.
- Я готов сделать все, что тебе будет угодно.
- Поговори с ними. Не обязательно громко и вслух. Но поговори. Скажи, что считаешь
их красивыми.
- Они знают это, - ответил я. - Знают, что я нахожу их невероятно прекрасными.
Я был действительно уверен, что это так. Но Мариус предлагал мне высказать им все,
как подобает их положению. А потому я освободил разум от страхов и предрассудков и
сказал все, что полагалось.
- Поговори с ними еще, - продолжал настаивать Мариус.
Я так и сделал. Я по очереди посмотрел в глаза мужчине и женщине, и меня охватило
странное чувство. "Я считаю вас красивыми! Я считаю вас несравненно прекрасными!" - я
мысленно твердил эти слова как молитву. Точно так же я, маленьким мальчиком,
спрятавшись в высокой траве на лугу возле склона горы, молил Бога помочь мне убежать из
отцовского дома.
Точно так же я разговаривал сейчас с ней, благодарил ее за то, что она позволила мне
приблизиться к ней и к ее тайнам. Я почти физически ощущал это чувство, оно разливалось
по поверхности моей кожи и пронизывало меня до самых кончиков волос. Я чувствовал, как
уходит из меня напряжение, как оно оставляет мое тело. Глядя в ее бездонные темные глаза,
я ощущал небывалую легкость и чувствовал, как меня окутывают запахи благовоний и
цветов.
- Акаша, - произнес я имя, услышанное мною в этот самый момент.
И оно показалось мне прекрасным. У меня даже волосы зашевелились. Шатер как
будто превратился в пылающую раму, и только в том месте, где сидел мужчина, было что-то
такое, что трудно поддавалось определению. Почти против своей воли я подошел еще ближе
и наклонился вперед, как будто намереваясь поцеловать женщину. Мне очень хотелось
сделать это. Я склонился еще ниже... И почувствовал вкус ее губ.
Мне вдруг захотелось напоить ее кровью из своего рта, как я когда-то поил Габриэль.
Все больше и больше подпадая под влияние чар, я заглянул в неизмеримые глубины ее
глаз.
Да что со мной происходит? Я целую богиню прямо в губы! Что за безумная мысль
пришла мне в голову?!
Я отпрянул, И тут же вновь оказался возле противоположной стены. Я дрожал с головы
до ног и сжимал руками голову. На этот раз, правда, я не перевернул вазы с лилиями, но
меня вновь сотрясали рыдания.
Мариус прикрыл двери шатра и заставил задвинуться внутренний засов.
Потом мы вышли в проход, и он мысленно приказал стоящему в комнате бревну лечь
на место, потом сам вставил в скобы бревно снаружи.
- Идем, мой мальчик, - обратился он ко мне. - Пора подняться наверх.
Не успели мы пройти и несколько ярдов, как я услышал какой-то резкий звук. Мариус
обернулся и посмотрел назад. По лицу его скользнула тень.
- Что это? - воскликнул я, прижимаясь спиной к стене.
- Шатер... они его снова открыли. Ладно. Я вернусь сюда позже и запру его, прежде
чем встанет солнце. А сейчас мы с тобой вернемся в мою гостиную, и я расскажу тебе свою
историю.
Как только мы вошли в ярко освещенную комнату, я буквально рухнул в кресло и
закрыл ладонями лицо. Потом до меня дошло, что Мариус все это время продолжает стоять
возле кресла и не сводит с меня взгляда. Я поднял голову.
- Она открыла тебе свое имя, - сказал он.
- Акаша, - повторил я. Мне показалось, что это имя выплыло из водоворота
постепенно рассеивающегося сна. - Неужели она действительно открыла мне его?
Я вновь произнес это имя вслух:
- Акаша! - и вопросительно, с мольбой взглянул на Мариуса.
Мне хотелось, чтобы он объяснил, почему смотрит на меня с таким странным
выражением на лице.
Я подумал, что, если его лицо снова не приобретет прежнюю живость и
выразительность, я просто сойду сума.
- Ты на меня сердишься? - спросил я наконец.
- Ш-ш-ш-ш... тихо... - ответил он.
Я ничего не слышал. Вокруг стояла полная тишина, нарушаемая только шумом моря.
Быть может, его привлекло потрескивание фитилей в свечах? Или вой ветра? Даже глаза
статуй не казались столь безжизненными, как глаза Мариуса в тот момент.
- Ты потревожил их, - шепотом сказал мне Мариус.
Я вскочил на ноги.
- И что это значит?
- Не знаю, - пожал плечами он. - Возможно, ничего. Шатер по-прежнему открыт, и
они сидят в своих обычных позах. Кто может сказать, что все это значит?
Я вдруг явственно почувствовал, как сильно в течение многих и многихлет он жаждал
это узнать. Я бы даже сказал - веков, но мне самому трудно пока представить, что такое
века. Год за годом он безуспешно пытался добиться от них хоть какого-нибудь знака. И
теперь недоумевал, каким образом мне удалось заставить ее открыть секрет своего имени.
Акаша... Что-то происходило... Но это были далекие времена Римской империи. Страшные
события. Ужасные. Страдания, невыразимые страдания. Образы рассеялись. Тишина.
..............
- А почему я должен тебе об этом рассказывать? - наконец заговорил он, но на этот раз
его вопрос был окрашен совсем иными чувствами. Он искренне недоумевал и сам не мог
найти ответ. - Почему я вообще должен что-то делать? Если сами Мать и Отец не
поднимаются с песка, когда солнце появляется из-за горизонта, и не пытаются спасти себя,
почему я должен что-то предпринимать? Или говорить? Или вообще продолжать свое
существование?
Он снова повернулся ко мне.
- Так вот в чем дело! Мать и Отец вышли навстречу солнцу?
- Их оставили на солнце, мой дорогой Мариус, - ответил он, несказанно удивив меня
тем, что ему известно мое имя. - Их оставили на солнце. Ни Мать, ни Отец не совершают ни
одного движения по собственной воле, за исключением тех редких случаев, когда хотят
что-то сказать друг другу или нанести сокрушительный удар по тем из нас, кто осмелится
приблизиться к ним, чтобы отведать их целительной крови. Если бы они позволили нам
напиться своей исцеляющей крови, то могли бы вернуть прежний облик и силы всем, кто
был сожжен. Отец и Мать существуют уже четыре тысячи лет, а наша кровь с каждым
временем года становится сильнее, набирает силу даже впериоды голода и жажды, чтобы
затем, когда трудные времена заканчиваются, мы насладились новообретенными
возможностями. Но Отец и Мать не заботятся о своих детях. А сейчас, похоже, они
перестали заботиться даже о себе. Возможно, после стольких прожитых ими ночей им
просто захотелось взглянуть на солнце?!
После того как в Египет пришли греки, после того как было извращено и утрачено
древнее искусство, они ни разу не заговорили с нами. Они ни разу не удостоили нас
взглядом. А что такое Египет сейчас, как не плодородная житница Рима? Когда Мать и Отец
отрывали нас от вен на своей шее и отбрасывали в сторону, они были сильны, как железо, и с
легкостью могли переломать нам кости. И если теперь им ни до чего нет дела, почему что-то
должно волновать меня?
- Кто это сделал? Кто оставил их под лучами солнца?
Он беззвучно расхохотался:
- Тот, кому поручено было оберегать их, тот, кто больше не в силах был это вынести,
тот, кто слишком долго исполнял сию мрачную обязанность. Он не смог никого уговорить
сменить его, освободить от столь тяжкого бремени и переложить обязанность на свои плечи.
В конце концов, плача и дрожа с головы до ног, он вынес Мать и Отца на песчаную
поверхность пустыни и оставил там лежать подобно двум статуям.
- И моя судьба тесно связана со всем этим... - пробормотал я.
- Да. Но, наверное, он просто уже не верил в нашу преемственность. Я говорю о том,
кому поручено было их оберегать. Это просто древняя легенда, считал он. Ведь все мы им
поклонялись, почитали их так же, как смертные почитают нас. Никто не осмеливался
причинить им вред, никто не смел прикоснуться к ним горящим факелом, чтобы проверить,
испытаем ли мы что-нибудь. Нет, он в это не верил. Он оставил их в пустыне, а ночью, когда
проснулся и обнаружил, что сожжен и изуродован до неузнаваемости, он кричал не
переставая.
- Вы перенесли их обратно под землю?
- Да.
- И они почернели так же, как вы?
- Нет, - он покачал головой, - только потемнели до золотисто-бронзового цвета. Как
поворачиваемое на вертеле мясо, не больше. И они остались такими же красивыми, как и
прежде, словно красота была неотъемлемой частью их существа. Та красота, носителями и
частью которой им суждено было быть. Они, как и прежде, смотрят прямо перед собой, но
их головы больше не склоняются друг к другу, они не напевают свои гимны и не позволяют
нам пить их кровь. Они отказываются принимать наши жертвы - лишь изредка они вкушают
кровь, и то только тогда, когда никого нет рядом. Никто не знает, будут они пить кровь или
нет.
- Не кажется ли тебе, римлянин, что так и должно было случиться? - спросил он. - Не
сами ли они решили встретить свою смерть среди песков, лежа молча и неподвижно, как
статуи, брошенные там, - после того как город был осажден и захвачен вражеской армией?
Может, все мы должны были умереть? Посмотри на Египет! Повторяю, что такое сейчас
Египет, как не плодородная житница Рима? Не намеревались ли они день за днем сгорать
под палящими лучами солнца до тех пор, пока, подобно звездам на небе, не сгорим все мы?
Их невозможно разрубить на части - для этого они
достаточно сильны. Нож способен лишь скользнуть по поверхности их кожи. К тому же,
если ты расчленишь их, то расчленишь и нас. Если сожжешь их, то сожжешь и нас. Что бы
они низаставили нас испытать, сами они испытывают только малую часть этого, потому что
их защищает возраст. Даже если ты уничтожишь всех нас до единого, ты доставишь им
только небольшое беспокойство. Такое впечатление, что они не нуждаются даже в крови.
Может, их разум находится в соединении с нашими мыслями? Возможно, та печаль, которую
мы испытываем, то отчаяние и ужас перед судьбами мира, которые мучают нас, исходят от
них, переносятся к нам из их снов? Нет, я не могу сказать тебе, где они.
- Хорошо. Ради того, чтобы ты понял всю тщетность и бесполезность расспросов,
чтобы понял причину молчания Матери и Отца, я расскажу тебе все. Но запомни мои слова.
Я могу погубить всех нас. Могу спалить в жарком пламени печи Отца и Мать. Однако мы
обойдемся без долгих предисловий и высокопарных фраз. Мы наконец покончим с мифами,
которые погибли в песках в тот день, когда Мать и Отец оказались беззащитными под
лучами солнца. Я расскажу тебе обо всем, о чем говорится в свитках, оставленных нам
Отцом и Матерью. Поставь свою свечу. И слушай.
Если бы ты смог прочесть написанное в этих свитках, то узнал бы, что в этом мире есть
два существа - Акаша и Энкил, давным-давно пришедшие в Египет из другой, еще более
древней, земли. Это произошло задолго до появления письменности, задолго до
строительства первых пирамид, когда египтяне были еще каннибалами и поедали тела
убитых врагов.
Акаша и Энкил отучили людей от страшных обычаев. Они поклонялись Великой
Матери-земле и научили египтян сеять зерна в ее плодородное чрево и выращивать скот,
чтобы получать от него мясо, молоко и шкуры.
Конечно же, они не были единственными учителями, скорее их можно назвать
вождями тех людей, которые пришли вместе с ними из древних городов, названия которых
давно забыты, а памятники навсегда исчезли в песках ливанских пустынь.
Как бы то ни было, они были щедрыми и благодетельными правителями, которыми
руководило одно лишь стремление: делать людям добро, как желает того Великая Мать,
Мать-кормилица, а потому во всех своих землях они всегда творили справедливый суд.
Возможно, со временем благодаря своей щедрости и добродетели они стали бы героями
мифов, если бы не случилось то ужасное происшествие в доме царского управляющего. Все
началось с проделок какого-то демона, учинившего в доме погром.
Это был самый обыкновенный демон, о каких во все времена и во всех землях ходит
множество рассказов. Эти дьяволы поселяются вопределенных местах и обитают там
какое-то время. Иногда они проникают в тела невинных людей и заставляют их кричать и
вопить ужасными голосами. Они могут заставить невинную девушку изрыгать проклятия и
оскорбления и делать непристойные предложения тем, кто ее окружает. Тебе известны
такого рода рассказы?
- Да, - кивнул я, - подобные истории можно услышать повсюду.
Я рассказал ему о том, как однажды такой демон овладел в Риме одной из весталок. С
багровым от похотливого желания лицом она делала непристойные предложения стоявшим
поблизости мужчинам, а потом потеряла сознание. Однако демона удалось каким-то образом
изгнать.
- Мне кажется, - добавил я, - девушка просто была безумна. Она, если можно так
выразиться, не подходила на роль весталки.
- Естественно, - с иронией откликнулся он. - Я и сам сделал бы такой же вывод, как,
впрочем, и любой другой образованный и умный житель Александрии. Однако такие
истории время от времени возникают, потом забываются, и на смену им приходят другие.
Если они чем-то и замечательны, то только тем, что не оказывают никакого воздействия на
ход событий человеческой жизни. Эти демоны нарушают порядок вещей в том или ином
доме, доставляют беспокойство отдельным людям, а потом исчезают, о них забывают, и все
вновь возвращается на круги своя.
- Да, именно так и происходит, - согласно кивнул я.
- Однако, как ты понимаешь, это происходило в Древнем Египте. В те времена люди в
панике бежали от ударов грома и поедали тела мертвецов, чтобы завладеть их душами.
- Понимаю.
- И вот добрый царь Энкил решил, что сам вступит в переговоры с поселившимся в
доме его управляющего демоном. Он сказал, что это существо находится вне гармонии с
миром. Придворные маги умоляли его не делать этого, позволить им самим позаботиться обо
всем и изгнать демона. Однако царь горел желанием творить добро. Он считал, что все в
мире должно подчиняться добру и все силы должны следовать по одному божественному
пути. Он хотел поговорить с демоном и попытаться направить его по пути, так сказать,
всеобщего добра. И только в том случае, если ему не удастся сделать это, сказал Энкил, он
даст согласие на изгнание демона.
И после этого вошел в дом своего управляющего, где вся мебель была перевернута,
сосуды разбиты, а двери сорваны с петель. Он обратился к демону, предлагая ему
побеседовать. Все остальные в ужасе убежали прочь.
Прошла целая ночь, прежде чем Энкил вышел из того дома. То, что он сказал,
показалось всем очень странным.
"Эти демоны глупы и по-детски невинны, - говорил он своим магам, - однако я
понаблюдал за их поведением и узнал, почему они неистовствуют. Их выводит из себя то,
что они лишены тел и не могут чувствовать так, как мы. Они устраивают отвратительные
оргии, потому что им неведомы пути любви и добра. Они способны управлять отдельными
органами и частями тела, но не в силах завладеть человеком целиком, вот почему они
стараются причинить зло плоти, которую не могут сделать своей. Пользуясь своими
достаточно слабыми возможностями, они набрасываются на все, что им попадается, и
заставляют людей дергаться и подпрыгивать. Страстное желание обрести плоть и служит
причиной их гнева, являющегося лишь отражением их страданий".
Окончив свою благочестивую речь, он выразил желание вновь запереться в комнатах,
где обитали демоны, чтобы узнать о них еще больше.
Однако на этот раз его решению воспротивилась его жена. Она заявила, что не
позволит ему оставаться рядом с демонами. "Взгляни на себя в зеркало, - говорила она, -
посмотри, как ты постарел всего за одну ночь, проведенную наедине с ними".
Однако ей не удалось переубедить царя, и тогда она осталась вместе с ним. Все, кто
стоял снаружи, слышали в доме грохот падающих предметов и треск - они опасались, что
вот-вот услышат, как вопят голосами злых духов царь и царица. Шум в доме был поистине
страшным, и на стенах появились трещины.
В конце концов, все обратились в бегство, за исключением нескольких особо
заинтересованных. Надо сказать, что эти оставшиеся люди с самого начала царствования
Энкила были его противниками. Это были старые воины, которые водили египтян в походы
на врагов, чтобы добыть человеческое мясо. Им не по душе была добродетельность царя, они
не желали поклоняться Великой Матери, не хотели становиться земледельцами. В
происшествии со злыми духами они усматривали не только еще одно проявление
бессмысленной доброты царя, но ипредоставленную им замечательную возможность
поквитаться.
Когда наступила ночь, они тайком пробрались в захваченный демонами дом. Они не
боялись духов, как не боятся их воры, грабящие гробницы фараонов. Их вера оказалась
недостаточно сильной, чтобы победить жадность и зависть.
Обнаружив, что Энкил и Акаша находятся в комнате в окружении множества
летающих призраков, они набросились на правителей и принялись колоть царя ножом снова
и снова, так же как ваши сенаторы закололи Цезаря. А потом они пронзили ножами и
единственную свидетельницу страшного преступления - жену царя.
"Что вы делаете? - кричал царь. - Разве вы не понимаете, что открыли духам путь в
мое тело?"
Однако злодеи уже убежали, оставив царя и царицу истекать кровью, льющейся из
бесчисленного множества нанесенных им ран.
Затем заговорщики подняли на ноги все население, крича о том, что царя и царицу
убили духи. Они твердили, что царю следовало позволить своим магам бороться с демонами,
как сделал бы это любой другой на его месте. Схватив факелы, все бросились к
захваченному призраками дому, в котором наступила вдруг полная тишина.
Заговорщики требовали, чтобы маги вошли в дом, но те боялись.
"Тогда мы сами войдем туда и посмотрим, что там случилось", - заявили злодеи и
распахнули двери.
На пороге стояли царь и царица. Они спокойно смотрели на заговорщиков, а на телах
их не осталось даже следов от ран. Глаза их горели мрачным огнем, белая кожа излучала
сияние, густые волосы блестели. Заговорщики в страхе бросились прочь, а царь и царица
отпустили всех своих подданных и жрецов и вернулись обратно во дворец.
Хотя они никому ничего не рассказали, сами они знали, что с ними случилось.
В тот момент, когда они были на самом пороге смерти, через отверстия ран в их тела
забрался демон. Как раз перед тем, как их сердца готовы были остановиться, он проник в их
кровь. Возможно, именно ее он всегда искал, из-за нее так неистовствовал, яростно
набрасываясь на свои жертвы. Однако до сих пор ему не удавалось нанести достаточное
количество ран и обосноваться в кровяных сосудах, прежде чем жертва умрет. Но теперь он
стал частью их крови, и она перестала быть кровью демона или кровью царя и царицы - это
была некая комбинация человеческого и демонического начала, результатом которой стало
появление совершенно новых существ.
От царя и царицы осталось лишь то, что смогла оживить кровь, куда она проникла и
что требовалось ей самой. Для всего другого их тела умерли. Однако кровь текла через их
мозг, через сердца, растекалась по коже. А потому они сохранили разум. Можно даже
сказать, что сохранились их души - в том виде, в каком они могли обитать в по-прежнему
живых органах. Почему и как это произошло, мы, однако, не знаем. Сама по себе кровь
демона не обладала ни разумом, ни характером, однако она, несомненно, оказала огромное
воздействие на разумы и характеры царя и царицы, потому что поток ее охватывал именно те
органы, от которых эти качества зависели. Кроме того, демоническая кровь сделала их
обладателями новых духовных возможностей - теперь царь и царица могли слышать мысли
смертных, ощутить и понять то, что не дано было ощутить и понять смертным.
Иными словами, демоны отняли у них многое и многое дали взамен. Царь и царица
стали совершенно другими существами. Они больше не могли принимать обычную пищу, не
могли расти, иметь детей, не могли умереть. Однако все их чувства были так обострены, что
это приводило их в ужас. А демон получил то, к чему всегда стремился: тело, в котором он
мог обитать, возможность жить в мире людей, способность чувствовать.
Вскоре, однако, им пришлось сделать еще одно ужасное открытие: чтобы сохранить
жизнь в мертвых телах, они должны обеспечивать питанием свою кровь. А единственное,
что могло пойти ей на пользу, было вещество с тем же названием и с той же сутью - кровь.
Поселившийся в них демон требовал все больше и больше крови, растекающейся по всем
сосудам, по всем клеточкам тела и доставляющей ему такие невероятные ощущения, что
этой крови ему всегда было мало.
Но самые удивительные, восторженные чувства он испытывал в момент насыщения, в
момент своего обновления и величия. Он чувствовал, как умирает его жертва в ту секунду,
когда он высасывает из нее кровь, останавливая ее сердце.
Царь и царица полностью оказались во власти демона. Они стали Теми, Кто Пьет
Кровь. Никто не ведает, знал или не знал об их существовании демон, а если знал, то что
именно? Но царю и царице было известно, что они во власти демона и что они не в силах от
него избавиться, ибо если они сделают это, то немедленно погибнут - ведь тела их давно
мертвы. Также они быстро убедились в том, что их тела, оживающие только благодаря
демонической крови, растекающейся по их жилам, не способны выдерживать жар огня или
солнечных лучей. С одной стороны, они походили на нежные белые цветы, которые могут
сгореть до черноты в песках пустыни под палящими лучами солнца. С другой стороны,
казалось, что кровь их настолько живая и подвижная, что способна закипеть от малейшего
жара и уничтожить все ткани, которые наполнены ею.
Говорят, в те далекие времена они не выносили яркого света, - даже горящий
поблизости костер заставлял их кожу дымиться.
Как бы то ни было, они перешли в совершенно иное состояние, полностью изменившее
ход их мыслей, и теперь старались понять все, что по-иному видели и ощущали, уяснить для
себя, что именно в этом новом для них состоянии может причинить им вред или как-то иначе
повлиять на них.
Записи о том, что им удалось открыть, отсутствуют. Нет ни письменных источников,
ни устных преданий о том, когда и как им впервые пришла в голову идея о передаче своей
крови другим, или о том, каким образом можно это сделать. То есть нигде не сказано, что
жертва должна находиться на грани жизни и смерти и что в противном случае переданная
кровь не окажет своего действия.
Однако из устных рассказов нам известно, что царь и царица старались сохранить в
тайне все, что с ними произошло, но их постоянные исчезновения в дневное время вызвали
подозрения. Они не имели возможности присутствовать на религиозных церемониях.
Прежде чем принимать наиболее серьезные решения, они вынуждены были обращаться
к народу с просьбой провести обряды поклонения Великой Матери при свете луны.
Только они не в силах были защитить себя от тех самых заговорщиков, которые
по-прежнему не могли понять, каким образом царской чете удалось выжить, и искали новые
пути, чтобы расправиться с царем и царицей. Несмотря на все предпринятые меры
предосторожности, заговорщики все же напали на них и были потрясены той силой, с
которой царь и царица дали им отпор, но еще больше были поражены тем, что раны, которые
им все же удалось нанести, чудесным образом мгновенно исчезали. Они, например, отсекли
царю руку, но он приставил ее обратно к плечу, и она приросла, как будто ничего не
случилось. В конце концов злодеи в страхе убежали.
В результате всех этих событий тайна царя и царицы стала известна не только
заговорщикам, но и жрецам.
Теперь уже никто не хотел убивать царя и царицу, напротив, их хотели пленить и
выведать секрет бессмертия. Злодеи даже пытались напиться их крови, но поначалу им это
никак не удавалось сделать.
Те же, кто все-таки испил их крови, не будучи на грани жизни и смерти, стали своего
рода гибридами - наполовину людьми, наполовину богами, - и в конце концов всех их ждала
ужасная смерть. Однако некоторые все же добились успеха. Возможно, они сначала
опустошали свои сосуды. Никаких письменных свидетельств об этом не существует, однако
в последующие века такой способ добывания божественной крови всегда оправдывал себя.
Кроме того, Мать и Отец, по-видимому, тоже создавали себе последователей. Быть
может, от ощущения одиночества или из страха они открывали свой секрет тем, кто обладал
добрым нравом и завоевал их доверие. Достоверно, опять же, мы этого не знаем. Как бы то
ни было, появились Те, Кто Пьет Кровь, и стал известен способ их создания.
Древние папирусы говорят нам, что Мать и Отец в конце концов нашли утешение в
своем несчастье. Они предпочли считать, что в случившемся с ними есть определенный
смысл, и верили, что обретенные ими необыкновенные качества могут послужить
добродетели. Ведь сама Великая Мать позволила этому произойти.
Следовательно, думали они, необходимо освятить и сохранить то, что было свершено
магией, в противном случае Египет превратится в страну демонов-кровососов, которые
разделят мир на Тех, Кто Пьет Кровь, и тех, кто рожден лишь затем, чтобы ее давать.
Появится тирания, с которой не смогут справиться смертные.
И тогда царь и царица избрали путь священных ритуалов и мифов. Они провозгласили
себя воплощением растущей и убывающей луны, а то, что они пили кровь, по их словам,
было предписано богом, который через них получал жертвенную кровь. Они использовали
божественные способности лишь для того, чтобы предугадывать события, предсказывать ход
вещей и вершить суд, и заявляли, что пьют жертвенную кровь во имя бога, ибо в противном
случае она без всякой пользы будет стекать с алтаря. Они облекали себя властью и окружали
символикой, священными обрядами, которые не должны были становиться общеизвестными.
А потому они перестали являться народу и скрылись в храмах, где поклоняться им было
позволено только тем, кто приносил им кровь. Они принимали лишь самые щедрые жертвы,
которые обычно приносились во имя плодородия земли и всеобщего блага.
Именно царь и царица распространили легенду об Осирисе, которая частично включала
в себя историю их собственных страданий - нападение заговорщиков, чудесное исцеление,
необходимость жить в царстве Тьмы, в загробном мире, невозможность появляться при свете
солнца. Они соединили эти мифы с теми, которые уже существовали там, откуда они
пришли, - с мифами о богах, которые из любви к Великой Матери умирают и возрождаются
вновь.
Эти легенды и мифы вышли за пределы тайных святилищ, в которых поклонялись
Матери и Отцу и где прятались те, кого они создали с помощью своей крови, и дошли до нас.
Они были древними уже тогда, когда первый фараон построил в Египте первую
пирамиду. И даже в самых ранних текстах Мать и Отец описываются в очень странном виде.
В Египте, как и в любой другой стране, правили сотни богов, но культ Матери и Отца,
культ Тех, Кто Пьет Кровь, оставался окутанным величайшей тайной. Им приписывались
могущество и сила, и те, кто поклонялся им, приходили в святилища, чтобы услышать
безмолвные голоса богов и увидеть их священные сны.
Нам неизвестно, кто были первые создания Матери и Отца. Мы знаем только, что они
перенесли этот культ на острова Великого моря, в Междуречье и далекие северные леса. Мы
знаем, что повсюду в храмах обитали и правили боги луны, которые пили кровь жертв и
пользовались своими возможностями, чтобы заглядывать в сердца и души смертных. Между
жертвоприношениями, в периоды жажды, разум бога мог покидать тело и странствовать в
поднебесье, узнавая за это время очень многое. А те из смертных, кто обладал чистотой
сердца, могли прийти в святилище и услышать голос бога. А бог, в свою очередь, мог
услышать их.
Но еще до моего появления - а это произошло тысячу лет назад - эти рассказы уже
были древними, непоследовательными и малодостоверными. Боги луны правили Египтом,
наверное, три тысячи лет. Культ их постоянно подвергался нападкам и преследованиям.
Когда египетские жрецы стали поклоняться богу солнца Амон-Ра, они открыли древние
склепы лунного бога и позволили солнцу сжечь его, превратить в пепел. Многие нам
подобные были уничтожены. То же самое случилось, когда первые свирепые воины напали
на Грецию, разрушили святилища и уничтожили то, что не в силах были понять.
Там, где когда-то правили мы, теперь правит болтливый дельфийский оракул.
Последние наши истинные почитатели остались лишь в непроходимых северных лесах,
откуда пришел ты и где культ наш сохранился среди тех, кто проливает на наши алтари
кровь злодеев, - там да в небольших египетских поселениях, где от силы один или два жреца
еще продолжают охранять склепы богов и позволяют оставшимся искренним почитателям
приносить в жертву злодеев. Они не могут позволить себе убивать невинных, потому что это
вызовет подозрения, а бродяг и разбойников достаточно везде. Нам поклоняются также в
джунглях Африки, на развалинах древних и давно всеми забытых городов.
Кроме того, наша история изобилует легендами о так называемых отшельниках - Тех,
Кто Пьет Кровь, но при этом не поклоняется и не подчиняется никаким богам, используя
собственные возможности и власть по своему усмотрению.
Тех, кто не признает законов добра и зла и пользуется своим могуществом только в
собственных интересах, можно найти и в Афинах, и в Риме, и в любом городе Европы.
Многие, очень многие из них, так же как и боги в священных рощах и тайных обителях,
погибли самым ужасным образом в жаре или в пламени, а те, кому посчастливилось выжить,
скорее всего, даже не подозревают, почему им было суждено умереть в огне, не знают о том,
как Мать и Отец были оставлены под палящими лучами солнца.
@темы: Дневники вампира, типа интересно, цитатствую, рассказ
-
-
20.06.2013 в 20:18-
-
20.06.2013 в 20:22-
-
20.06.2013 в 20:24-
-
20.06.2013 в 20:34-
-
20.06.2013 в 20:58-
-
21.06.2013 в 10:30кстати, описание статуй похоже на эти картинки
кстати, как тебе фильм по королеве проклятых?
-
-
21.06.2013 в 16:33они выглядят более живыми.
фильм?
Алия — Акаша просто бесподобна. так жаль что она разбилась.
Лестата — Стюарт Таунсенд: ему неплохо даются всякие мистические существа. мне и его Дориан Грей нравится. такой яркий и беспринципный в. они с Шарлиз Терон классно смотрятся вместе. я правда не особо слежу (может они уже и расстались)
Мариус — Венсан Перес: довольно забавный.
Таламаска - фуууу - всегда думала что она похожа на дешёвую блядищу. (я о персонаже и её внешнем виде)
музыка - доставила ))
...
незнаю что ещё сказать
-
-
21.06.2013 в 19:01-
-
21.06.2013 в 19:21я бы глянула сериал по ним... развития тему с Акашей и Энкилем оч хочется
-
-
21.06.2013 в 23:34-
-
22.06.2013 в 00:28