хочу посмотреть

"Воображариум доктора Парнасса"
«Воображариум доктора Парнасса» (англ. The Imaginarium of Doctor Parnassus) — фантастический фильм режиссёра Терри Гиллиама. Премьера состоится на 62-м Каннском кинофестивале в рамках программы «Двухнедельник режиссёров».
Сюжет повествует о Докторе Парнасе и его необычном Иллюзориуме — передвижном шоу, в котором зрителям предлагают единственную возможность в жизни выбрать между светом-радостью и темнотой-унынием. Благословленный даром повелевать воображением других людей, Доктор Парнас несет проклятие мрачного секрета. Давным-давно он заключил пари с дьяволом, неким Мистером Ником, и выиграл бессмертие. Много столетий спустя Доктор Парнас встретил истинную любовь и заключил новую сделку с дьяволом — обменял бессмертие на юность, но с одним условием. Его первенец по достижению шестнадцати лет уходит в собственность Мистера Ника. Валентина — дочь главного героя — скоро достигнет совершеннолетия, и Доктор Парнас всячески старается уберечь её от неизбежной участи. Мистер Ник прибывает за Валентиной, но, всегда готовый к новому пари, он договаривается о новой ставке. Теперь победителем станет тот, кто первым пленит пять душ. Доктор Парнас ищет союзников, обещая руку дочери тому, кто поможет ему обставить дьявола. Ему предстоит преодолеть множество сюрреалистических препятствий и раз и навсегда исправить все ошибки прошлого, чтобы спасти свою Валентину.
Российские критики также переводят название как «Имаджинариум доктора Парнассуса».

После смерти исполнителя главной роли Хита Леджера съёмочная группа попала в сложное положение: часть материала уже была отснята, но этого недостаточно. Решение пришло вскоре: по сюжету Тони проходит через волшебное зеркало доктора Парнассуса и после этого момента его внешность изменится: Тони сыграли сразу три актёра: Джонни Депп, Колин Фаррелл и Джуд Лоу — после съёмок они отдали свои гонорары двухлетней дочери Хита Леджера — Матильде.

Скачать ролик | Все ролики к фильму | Информация о фильме...

@темы: фильмы и о них

---

Не стырить грех.

12.05.2009 в 21:22

Пишет  mysteryofobscurity:

Сумерки
Какого-то гхыра посмотрела фильм "Сумерки". Такое впечатление, что Беллу и этого Эдварда-Вампиреныша кормили перед съемками лимоном. Но они подходят друг другу - у обоих на лицах состояние "ПАНИКА! ЕЖИКИ!!!1111". Это нельзя описать, это надо видеть. Хотя, мальчик - валить и трахать (с).
Все-таки Ведонские вампиры сексапильнее и приятнее на взгляд/ощупь.
Конечно, я испытала культурный оргазм от фильма, ибо м-да, я выросла на "Баффи", а там этот образ томного мужчины, которого нужно спасать своей любовью... пересрал мне всю жизнь Оператору приз за работу, очень качественная съемка, особенно в сцене, когда они в лесу лежат на траве (та бла цветами она утыканная и чистенькая, конечно, и дебилу понятно, что это павильонная съемка). Очень развлекли сцены, когда наша парочка гуляла после школы и Упырь рассказывал, как его обратили. Омг, во-первых, это хардкор яой)) А во-вторых, как у него волосы опять начали торчать после того, как он промок до нитки? Бла, ну он же не Энжел, не носит в кармане банку с гелем для волос! Или носит?! Все смешалось в доме Облонских... Кстати, не вижу логики. Если семейка пошла от волков, то чего они так живо по деревьям лазают? Может, все-таки обезьяны? Склоняюсь к последнему. Однако вампирский бейсбол под Muse шикарен! *___*
Мерисьюшность Беллы партачит весь фильм, так бы и дала по морде. Ну вот Дон Саммерс №2, ептить мою налево.
Фильм - дико пуританский. Т_Т Я расстроен. Шесть звездочек из десяти. А продолжение снимают?
Подкиньте ссылку на саунд, плз)))

@темы: мысли вслух, Сумеречная сага

---

Есть люди...
Есть люди - Дикие псы. Они сбежали когда-то из дому в поисках мечты. Они и сами не понимают, почему им лучше жить своими грезами, чем реальностью, которая осталась дома. Они дают иногда себя приласкать, но могут укусить, если с ними будешь слишком настойчив. Порой, им становится очень одиноко и хочется тепла, заботы, уюта. Тогда они возвращаются домой, скулят у калитки и просятся обратно. Их всегда прощают, забирают в дом, дают какую-то обычную кость со стола, которая для них - на вес золота. Они позволяют почесать им за ухом, но никогда не положат голову на колени бывшему хозяину. Потому что он - бывший. А потом, взойдет луна, они учуят запах (наверное, своей мечты), внутри что-то сорвется и упадет; они тихо выскользнут за порог - и поминай, как звали. Ведь мечта позвала, и ветер, и свобода. Таких псов никогда не посадят на цепь. Потому что они там уже сидели, им не понравилось, они не любят повторяться. Да и ничто в этом мире не способно повториться.

Есть люди - Волки. У них никогда не было дома. Они не позволяли себя приручить, но столько дней скоротали наблюдая голодными глазами за жизнью тех, кто на цепи. Они завидуют тем, у кого есть Счастье, но сами счастливы, на самом деле, хоть и не хотят верить в это. Они всегда голодны, всегда в поиске чего-то, а когда находят кость, нападают на нее вроде она последняя, вроде в ней - истина их существования, и если они ее раскусят, то поймут, почему они в вечном поиске. Но кость оказывается или слишком твердой, или невкусной. И они идут дальше, сомневаясь в себе, ищут что-то интересное, с новым запахом, забывая, что истину искать не надо. Она всегда рядом. Иногда волки встречают диких псов и берут их к себе в стаю, но не наоборот. Потому что дикие псы могут потерять свою мечту, а волк найти не может. Он ее не ищет. По ночам волки смотрят на луну и видят в ней свое отражение, каждый свое отражение. Правда, если они его ищут в луне, то не находят. Такой удел волков.

Есть люди - Цепные псы. У них, как им кажется, есть все: крыша над головой, кость, хозяин, предназначение. А еще у них есть цепь. Иногда эти псы задумываются, нужна ли она им, и если понимают, что нет, то находят мечту, цепь рвется и они становятся дикими псами. Все цепные псы думают об этом, но знают, что вернуться не смогут, поэтому врут себе, что у них все хорошо. Они не воют на луну и не мчатся за мечтой. У них всегда все спокойно, они стерегут свою территорию и им наплевать, что там, за соседским забором. Цепные псы не любят диких псов за то, что те предали их ценности. Волков же они попросту не понимают, ведь они не видят смысла в вечном поиске - у них и так уже все есть. Но иногда цепным псам становится одиноко. Они кладу голову на лапы и долго-долго смотрят на луну, вроде пытаются вспомнить что-то, и так каждую ночь. Это что-то давным-давно забытое и важное, оно не дает покоя всю ночь.

@темы: мысли вслух, рассказ

---

То, чего не должно было быть

автор: anythingbutgrey
переводчик: Renna
пейринг: Джейк/Белла
рейтинг: PG
саммари: Он всегда был эгоистом.
слов: 1700
спойлеры: новолуние + первая глаза затмения
разрешение на перевод: в процессе
I should have loved a thunderbird instead;
At least when spring comes they roar back again.
I shut my eyes and all the world drops dead.
(I think I made you up inside my head.)

-- Sylvia Plath, ‘Mad Girl’s Love Song’

…

Она рассказывает ему о стихотворении, которое прочитала задом наперед.

Говорит:

– Я думала, это будет забавно, и мне тогда было скучно. Давным-давно.

– Чушь какая-то, - смеется он. В гараже слабо пахнет бензином и клубникой.

Она тоже смеется, наигранным смехом, как всегда с тех пор, как Каллены уехали. Понятия не имеет, что он может отличить искренний смех от неискреннего. Он наблюдателен, когда дело касается хорошеньких девушек. Он всегда был наблюдательным, когда дело касалось ее.

– На самом деле нет, – с легкой улыбкой возражает она. – Это было необычно; как будто я заглянула в прошлое, и все происходило в обратном порядке.

Он завинчивает винт. Обычно он ничего не слышит, пока работает в гараже. Блокирует все лишнее, и это состояние ему нравится. Но сейчас он слышит все, что она говорит, и даже то, что она не произносит. И это ему нравится даже больше.

– Запутано как-то, - говорит он. Он никогда не любил поэзии.

Он наблюдает за ней, как она хмурится, пытаясь вспомнить. Прошлое для нее опасно.

– Да, запутанно, - отстраненно соглашается она.

Он пытается найти способ отвлечь ее. Думает о том, как убьет Эдварда Каллена, если тот вдруг вернется. В последнее время он часто об этом думает.

– Никогда не любил поэзию, – признается он. И добавляет, понизив голос, – … увлекаюсь в основном этим. Машинами.

Она смеется над его загадочным тоном, и он удовлетворенно улыбается.

– Я принесу чего-нибудь завтра, - непреклонно заявляет она.

Ему нравится, как она говорит завтра. Как обещание.

…

Завтра закончились слишком быстро. Не из-за него и не из-за нее, из-за Калленов, и их имя до сих пор отдает грязью, только теперь уже по иной причине.

Он кричит:

– Она поймет!

Кричит отцу, Сэму, Полу, Эмбри, Эмили, и все, кроме Сэма, пожимают плечами. А Сэм смотрит на Эмили и думает, как он втянул ее во все это. Все помнят, какой красивой она была.

Он кричит так громко, что деревья трясутся. Бесконтрольно перекидывается первые два дня. Сэм говорит – так всегда бывает. Мы все слишком легко выходим из себя, повторяет он, думая об Эмили.

Они говорят – у него это в крови. Они называют это дар. От этого слова ему хочется плеваться. Слишком много слов в эти дни имеет привкус грязи.

У него получается себя контролировать благодаря ней, а не потому, что ее нет рядом. После тех первых дней, это Белла сдерживает его, Белла шепчет ему по ночам слова, которые она никогда не произнесла бы при свете дня. Белла говорит ему, что все будет в порядке, Белла заставляет его дышать. И когда ему надо перекинуться, Белла убеждает его, что он не монстр.

Он учится контролировать себя ради Беллы. Надеется, что однажды он сможет быть с ней и не видеть лица Эмили в своем сознании.

Он видит ее лишь однажды, издалека, прячась под деревьями возле ее дома. Она улыбнулась только один раз – отцу, и она кажется столь же потерянной – как до того, как она нашла его. Он нашел ее. Она нашла мотоциклы. Он никак не может определить кто кого спас и как

Он знает, что остальные знают о ней. Ему хочется сохранить ее для себя, сохранить пусть даже только ее мысленный образ своим. Он всегда был эгоистом.

…

Когда он остается один после того, как она, наконец, догадалась, он падает на землю, смеясь и задыхаясь одновременно. Он и не представлял, как много энергии нужно на то, чтобы просто стоять.

Он проводит слишком много времени, патрулируя вокруг ее дома. Он пытается думать я просто защищаю ее, я просто защищаю ее и надеется, что они не могут услышать ту часть, где он не уверен, от чего конкретно ее защищает. Он знает, что это не только Виктория. Это и темнота ночи, и холод, и пронизывающий ветер, и ночные кошмары.

Когда он в первый раз слышит ее крик, он движется быстрее, чем когда-либо двигался в своей жизни. В ту ночь он думает, что он опоздал, и она умирает, уже мертва или того хуже. В ту ночь он сдерживает себя, чтобы не перекинуться, потому что волком он не пролезет в ее окно. Он повторяет Виктория Виктория Виктория как проклятие, и чувствует вкус собственной крови во рту. Он подвел ее. Он сдохнет за тем деревом. Они найдут его утром, голого, дрожащего и потерянного. Люди будут смотреть на него и думать – что же могло случиться с бедным ребенком? Будут спрашивать его, и он не сможет ответить. Он сойдет с ума.

Он добирается до ее комнаты, и там нет никого, кроме нее, она кусает кулак, чтобы снова не закричать. Ему нужна почти целая минута, чтобы снова научиться дышать. Они смотрят друг на друга, и она щурится, но не боится его. Она боится чего-то еще.

Она плачет.

И от этого у него дрожат руки.

– Что случилось? – шепчет он. Его голос звучит как чужой. Его сердце бьется так сильно, что каждый удар отдается у него в голове.

Она мотает головой. Открывает рот, закрывает, открывает. Но не издает ни звука.

Ему хочется спросить, все ли с ней в порядке, и он знает, что это глупый вопрос. Ему хочется спросить, что ему делать. Но он знает, что не получит ответа.

Он обнимает ее. Ее кожа такая холодная, что он боится, что она растает в его слишком-теплых руках. Она вздрагивает от беззвучных рыданий.

Ему хочется, чтобы она издала хоть какой-нибудь звук, чтобы он знал, что где-то там, внутри, она еще жива.

…

Он хочет поцеловать ее.

Когда он смотрит на нее, ему кажется, что он горит.

Она бы тоже захотела поцеловать его, если бы у них было чуть больше времени. Он знает.

Но у времени есть дурная привычка поступать по-своему. Уносить жизни.

Она бежит, потому что Эдвард Каллен в опасности, и Джейкобу кажется, что он обращается в ничто.

…

Другие начали было соединять их в одно слово – ДжейкобиБелла, словно бы они были неразделимы. Он думал, что они были. Он никогда не возражал.

Потом вернулись Калены. Он убежал в лес на три дня. Никто в резервации не беспокоился, и все понимали – потому что они знали. О Белле, о нем и Белле. У резервации есть секреты. Их там много, на самом-то деле, раз уж он в стае вервольфов-подростков и никто об этом не знает, но простые человеческие секреты здесь утекают, как вода.

Он возвращается и идет к Эмили, потому что у нее всегда есть горячий чай, и потому что она не скажет Сэму и остальным, что он ревел за ее столом. Он клянется никогда больше не заходить в гараж. Он знает, что до сих пор сможет почувствовать ее запах там, без примеси сладковато-мерзкой вони, остающейся от Калленов.

Даже мысли о них обжигают его изнутри.

…

Он приходит предупредить Эдварда Каллена, что стоит только ему укусить Беллу, как начнется война. Он думает, очень ясно, зная, что кровосос его услышит – если ты причинишь ей боль, я тебя убью.

Ее голос острый, как игла, когда она говорит:

– Это не твое дело.

И впервые с того момента, как он начал перекидываться, он чувствует холод.

Он пытается сопротивляться – гневу, перемене, животному желанию убить Эдварда Каллена. Он думает – если ты убьешь его, она для тебя навсегда потеряна, и это не помогает, потому что он уже потерял ее. Тогда он думает – ты причинишь боль Белле, и перестает дрожать.

– Угу, - говорит он, и во рту у него привкус крови и грязи, как и всегда, когда он думает о Калленах, об этом Каллене. – Я никогда не причиню ей боли.

Они все замечают, как Эдвард Каллен дергается при этих словах.

Джейкоб подается к ней, и она подается к нему, и на мгновение он снова чувствует себя снова живым. Но это уже не важно, потому что Эдвард вернулся.

Джейкоб снова убегает в лес. Он на грани того, чтобы потеряться окончательно, и он знает, что стая слышит его. Без Беллы он быстро скатывается до тех первых дней, до ярости, до боли, до неконтролируемых превращений. Он дрейфует без якоря.

Сэм находит его на пляже, где Джейк впервые встретил Беллу. Или снова-встретил ее. Когда он рассказывал ей истории, потому что она хотела их услышать, и потому что она была хорошенькой. Когда они ничего друг для друга не значили.

Джейкоб впервые встречал Беллу слишком много раз: в ту встречу, которую они оба не помнят, на этом пляже, в его гараже, в кинотеатре, рядом с ее домом, когда она льнула к монстру. Он боится, что однажды он встретит не Беллу, а искаженную версию ее, врага.

Что-то внутри него сжимается, и он чувствует себя абсолютно больным.

– Если они попытаются превратить ее, мы до них доберемся, - говорит Сэм. – Прежде чем они опомнятся, мы их порвем. К черту перемирие.

Джейкоб повторяет эти слова как мантру, шепотом, так тихо, что даже сам не слышит своих слов. К черту, к черту…

Он встряхивается.

– Не важно. Я все равно потеряю ее.

Сэм, кажется, удивлен. Джейк не понимает почему. Он-то понял это уже давно, когда Белла бросилась спасать своего ненаглядного вампира, или даже раньше.

Они сидят в тишине несколько часов кряду. Волны не такие спокойные, какими они были, когда он был ребенком. Он должен был бы быть еще ребенком, и от осознания того, что он не такой, его передергивает.

Он представляет горечь соли на языке, как море смывает слова верфольф и вампир, и как размывается образ Беллы.

Но волны не успокаивают его, как успокаивали когда-то, и лицо Беллы все еще слишком четкое.

…

Она не перестает писать ему письма, и он понимает, что должен это как-нибудь прекратить.

Дорогая Белла,

Да, я тоже по тебе скучаю. Но это ничего не меняет. Извини.

Он наконец-то находит слова и надеется, что это все изменит.

Ему хочется подписаться Люблю, Джейкоб, но он не может. Он не может даже вспомнить, когда решил, что любит ее, когда это стало фактом – неоспоримым, реальным фактом. Это было так же естественно, как вдохнуть. Он знает, в следующий раз, когда он перекинется, они все узнают, что он написал ей. Ему нельзя больше любить ее.

Они никогда не говорили этого вслух, но ее имя отдается эхом – предательница.

…

Ему все еще снятся слова, которые Белле никогда не придется произносить.

Я люблю тебя, но этого мало. Ты всегда будешь вторым, сможешь ли ты это вынести? Ты спас меня. Я люблю тебя, но этого недостаточно.

Сможешь ли ты это вынести?

И ответ всегда да.

…

end

@темы: Фанфики

---

Название: В другой раз
Автор: Renna
Фандом: Supernatural
Пейринг: Дин/Джо
Рейтинг: PG
Жанр: романс, ангст
Спойлеры: второй сезон, “All Hell Breaks Loose” +
Слов: 767
Предупреждения: ПОВ Джо, намек на смерть персонажа
Дисклеймер: мне, увы, ничего, кроме собственной больной фантазии. Вызов был «Дин/Джо; в следующей жизни
Я никогда не просыпаюсь на рассвете. Или раньше, пока еще темно и сумрачно, или позже, когда солнце уже светит вовсю. Но на рассвете – никогда.

Я ни разу не стояла, глядя на восток, не смотрела, как медленно-медленно будет светлеть темное ночное небо, как появится тонкая, еле заметная полоска света, как солнце лениво выползет из-за горизонта.

Когда-нибудь, потом, я встречу рассвет. Но пока это можно отложить до лучших времен.

…

Ночной воздух пахнет весной – густой, пряный, чуть терпкий запах весны, от которого кружится голова и ломит в висках. И где-то там, в этой едкой терпкости, кроется что-то необратимое.

Впервые в жизни я ненавижу весну.

…

Он приходит уже в мае. Прошлый раз был давно, случайно, в начале марта, когда они просто проезжали мимо, и прошлый раз не было ничего. Было все, что обычно, и, в то же время, ничего.

Он приходит ночью, один. Берет из холодильника бутылку пива и, не включая свет, усаживается на один из столиков в баре. Его кроссовки измазаны в жидкой грязи, и на полу остаются темные следы, отпечатки его ног.

Я кутаюсь в свободную рубашку, и молча жду.

…

Иногда я сравниваю себя с хозяйкой гостиницы. Была такая история, я ее в детстве читала, тайком стянув книжку с материнской полки – о женщине, которая содержала гостиницу, и о мужчине, который приходил к ней время от времени. У него была другая жизнь и другие женщины – в разных городах; а у нее была гостиница и он.

Так вот и я.

Я уже почти не помню эту книгу, остались только ощущения, но мне почему-то кажется, что закончилось все плохо. Наверное, потому что такие истории хорошо не заканчиваются.

…

Он держит в руке почти полную бутылку и молча смотрит на меня. Странный у него взгляд, нехороший. Если бы я умела бояться Дина, я бы испугалась. Но Дина я не боюсь – все, что угодно, только не страх.

Может, и зря.

Я знаю и не знаю его одновременно. Иногда он кажется простым и понятным, иногда сложным, а иногда – просто чужим. Сегодня все смешалось, и я не знаю, что чувствовать. Я жду.

Он ждет.

…

Он отставляет бутылку в сторону и встает. Усмехается, глядя меня.

– Сваришь мне кофе?

– Да, - киваю я.

И не знаю, что думать. Я и раньше предлагала ему кофе, и даже завтрак приготовить. Но он отказывался. Всегда. Раз за разом качал головой и говорил – нет.

Словно бы это значило что-то. Не то, что бы ему хотелось.

Я варю кофе, и руки у меня дрожат.

…

Он продолжает следить за мной. И я чувствую его взгляд, и меня бьет дрожь. Не так сильно, чтобы он заметил – впрочем, кто ж его знает. Иногда Дин замечает куда больше, чем должен бы был.

Все Винчестеры такие. Непредсказуемые.

…

Я наливаю кофе в чашку, и рука у меня все еще дрожит. И чуть-чуть густой, темной жидкости выплескивается на белый стол. И я машинально размазываю ее рукой.

– Вот.

Он кивает – своеобразное спасибо. Делает глоток, морщится.

– У тебя худший кофе, который я когда-либо пил, - беззлобно, и даже почти не насмешливо.

Я нервно улыбаюсь.

– В следующий раз будет лучше, обещаю.

Он чуть кривит губы в странной усмешке.

– Да. В следующий раз.

И что-то такое нехорошее затаилось в его словах. Что-то необратимое.

За окном весна, май, терпкая, головокружительная весна. Он отставляет чашку в сторону и идет к двери.

…

Он вдруг протягивает руку, и заправляет выбившуюся прядь волос мне за ухо. Мы стоим близко друг к другу, и, в то же время, далеко.

Я встаю на цыпочки, и тянусь к нему, хочу прижаться к его теплому телу, уткнуться в потертую кожаную куртку, вдохнуть запах соли, дыма и дорог. Но он отстраняется, отступает назад, сохраняет дистанцию.

– Удачи, Джо.

И идет к Импале.

– Ты позвонишь? – вдруг спрашиваю я. Знаю, что нет, но все равно спрашиваю.

Он оборачивается.

– Ага. Непременно.

Как-то странно он это говорит. Как человек, который идет в магазин за углом, а потом пропадает без вести. Но говорит жене, что вернется через десять минут.

…

Я ненавижу эту весну. И ненавижу ощущение того, что и следующую, и следующую, и следующую за следующей весной я буду ненавидеть.

Ненавижу пряный запах трав, и мерзкое, липкое, вязкое ожидание.

…

Небо на горизонте медленно светлеет, и тонкая светлая полоска пугливо жмется к черной земле.

Я поворачиваюсь спиной к рассвету и ухожу в дом. Я встречу его как-нибудь, да, но в другой раз. Не сейчас.

…

@темы: Фанфики

---

Rennусику

МИЛАЯ ЗАРИСОВОЧКА ?
Renna- ( хочу Дина, остальных заберите)

@темы: картинки,фото, Supernatural

---

Это не справедливо

Я люблю Renna,но... она заставляет меня любить, не только тех персонажей которых я не люблю( Renna я говорил тебе об этом, помнишь ?), но даже тех которых я практически н е з н а ю !
Я долгое время, всеми правдами и неправдами пыталась не поддаться - Сверхъестественному. Но... Renna так пишет, что после прочтения этого фика я сдалась: Скачала сериал Да,что там - Я его уже посмотрела!!! 4 сезона. Чёрт. Это не справедливо
Название: Обещание экстаза
Автор: Renna
Фандом: Supernatural
Пейринг: Дин/Джо, одержимый!Сэм/Джо
Рейтинг: R
Спойлеры: второй сезон, “Born Under Bad Sign” +
Слов: 4386
Жанр: дарк, ПВП, романс
Предупреждение: ПОВ Джо, АУ, smut – все на ваш страх и риск.
Дисклеймер: хочу Дина, остальных заберите. Никого не имею. Демон имеет всех.
В рамках челленджа.
1. Сэм
…
У меня есть свое число – двадцать три. Не двадцать два и не двадцать четыре – а именно двадцать три. Рубежное число. Пограничное. До него ничего пока еще нет, после него ничего уже нет.

Двадцать три, и черт знает, почему двадцать три. Так повелось. Я делаю глубокий вдох и начинаю считать – от одного до двадцати трех. А потом что-то произойдет. Или я успокоюсь, или окончательно поддамся эмоциям. Страху. Злости. Возбуждению. Слезам. Позволю им выплеснуться наружу, потому что двадцать три уже прошло, и за ним уже ничего нет.

Ничего.
…
На календаре семнадцатое, но я привыкла не верить этим цифрам. Кто угодно может подойти и оторвать лишний листочек. И я могу забыть его оторвать. Все одно.

Это чертова дыра. Прогнившее дерево, облицованное листами фанеры, кислый запах пролитого пива, настолько въевшийся в эти сумрачные стены, что даже и не верится, что он может выветриться, скрипящий пол и крысы в подвале – я бежала из одной дыры, чтобы застрять в другой. Только на этот раз одной. Одинокой, хоть я и не люблю это слово и всегда гоню его прочь, стоит ему лишь закрасться в мой мозг. К черту.

Я не стала старше. Мне всегда казалось, что я стану, но так и не стала. Просто мать теперь где-то там, а я где-то тут, и ничего в моей жизни не изменилась. Дыра, пиво, скрипящий пол, чужие люди. И я по-прежнему считаю до двадцати трех. И по-прежнему живу по инерции.

И не боюсь демонов.
…
Он приходит ночью. Я кожей чувствую наступление темноты, и пусть она душная и жаркая, как и день, пусть в баре нет окон, но я никогда не ошибаюсь. Темнота, сумеречный покров, служащий прибежищем сверхъестественным существам, мрак – называйте как угодно, но у таких как я – детей охотников – на темноту чутье.

Темноты надо бояться. Темноту надо встречать с ножом в руке и пистолетом за поясом. Темноту надо убивать.

Он приходит ночью. Нежданный и нежеланный, и один. Где-то на границе сознательного и бессознательного мигает красная лампочка тревоги – Сэм без Дина, Дин без Сэма – здесь что-то неправильное и нерациональное; их всегда двое, братьев Винчестеров, по отдельности это уже что-то не то.

Сэм без Дина. Ночь, темнота и душная, прокуренная комната. Где-то под полом скребутся крысы.

В нем что-то не так. Непривычно. Что-то изменилось. В голосе, в движениях – медленные и плавные, тягучие, чужие; и мои руки чуть дрожат, когда я протираю тряпкой стол. Сэм следит за мной, и в его темных глазах отражается пламя.

Что-то не так.

Я начинаю считать.

…

На пятнадцати он начинает говорить. На двадцати хватает меня за запястье, и пальцы у него неестественно горячие. На двадцати двух я начинаю сопротивляться. На двадцати трех впадаю в отчаяние.

Теперь мне больно и страшно, и он сильнее.
…
– Прости, детка.

Я должна была бы потерять сознание, но что-то удерживает меня на грани. Что-то заставляет меня видеть, слышать, чувствовать и запоминать. Дышать.

Прости, детка, - пробормотал он, и я не знаю, кем его считать. Сэмом? Демоном? Демоном в обличии Сэма? Сэмом в образе демона?

Страх смешивается с чем-то еще. С чем-то неестественным. Сверхъестественным. Демоническим. От прикосновений его пальцев по моему телу разливается жар, кожа горит и чешется, а сознание – остатки сознания – шепчет мне поддаться, уступить. Часть меня отторгает его, кем бы он ни был, другая же – отчаянно жаждет.

Демоны бывают разные. И действуют они по-разному. Горячие губы Сэма – и пусть он вовсе не Сэм – касаются моей шеи, и я жду чего-то, поцелуя или укуса. Я хочу чего-то. Хочу демона.

Когда-нибудь все закончится. Когда-нибудь я сожмусь в комочек и буду плакать – хоть я давно и не плакала – но сейчас, сейчас правильное и неправильное рвет меня на части. Мне хочется сказать нет, но я шепчу – да.

И он повторяет – да.

Горячие пальцы Сэма, демона, Сэма-демона дразнят меня, и тягуче-сладкое, неправильное возбуждение разливается по моему телу. Зовет и просит. Убеждает закрыть глаза и не сопротивляться. Или раскрыть глаза и не сопротивляться.

Я тяну его на себя, впиваюсь ногтями в его спину – и вряд ли он чувствует что-либо сквозь рубашку и футболку, но мне все равно. Все равно.

Лампа падает на пол, плафон лопается с резким хлопком. Сумрак становится темнотой.

Темноты надо бояться.

И сознание медленно уплывает, словно бы кто-то выключил свет. Выключил мой свет.
…

2. Обещание
…
– Не бойся, детка. Бойся. Прости.

Шепот. Приглушенный голос. Хриплый от возбуждения. Хриплый от одержимости. Незнакомый и знакомый.

– Не бойся.

Душно. Жарко и душно, ночь, темно и тесно, и он прижимает меня к барной стойке, и выщербленный край царапает кожу – больно, но боль не яркая, не сильная, только чуть-чуть, раздражающее чуть-чуть.

– Пожалуйста, - я не знаю, что пожалуйста. Пожалуйста, прекрати? Пожалуйста, продолжай? Или что-то среднее?

И я знаю, что он не станет слушать.

Я сопротивляюсь. Кусаю его ладонь, которой он зажал мне рот, царапаю спину. Зову – пытаюсь звать – Сэма, того Сэма, которого я знала раньше. Которому я почти верила. Теплая кровь во рту, привкус железа и ржавчины, серы. Теплая кровь на моих искусанных губах, и губы все еще ноют от его грубых поцелуев. И укусов.

Больно.

Он стягивает мои джинсы до лодыжек, раздвигает мои ноги коленом. Я сопротивляюсь, слабо сопротивляюсь – жар, ночь, темнота, возбуждение; демоны умеют заставлять, умеют побеждать. На глаза наворачиваются слезы, не от боли или страха, скорее от обиды. А он шепчет, и его дыхание щекочет мой живот.

– Не бойся. Не бойся, Джо. Ты же знаешь, я могу дать тебе много больше. Много-много больше. Ты хочешь меня, Джо. Хочешь.

И я кусаю его руку, впиваюсь зубами, пытаюсь сказать нет, но вкус его теплой крови одурманивает меня. И я больше не могу сопротивляться.

– Хочу, - выдыхаю я. – Хочу.

И выгибаюсь ему навстречу, развожу ноги шире, хочу вцепиться ему в волосы и прижать ближе, ближе, ближе. Голова кружится от жары и от предвкушения. Болезненное возбуждение волной разливается по телу. Я хочу. Не хочу, но хочу. Мое тело хочет. Мое сознание – слабое и ускользающее – сопротивляется.

И я разрываюсь на кусочки.
…
Я просыпаюсь резко, внезапно. Делаю резкий, глубокий вдох, захлебываюсь холодным ночным воздухом. В комнате темно и тихо, окно раскрыто нараспашку, решетка делит темное беззвездное небо на аккуратные квадратики.

Скомканные простыни мокрые от пота, мое тело все еще дрожит, и то самое болезненное возбуждение, преследовавшее меня во сне, никак не хочет спадать. Я прижимаю ладони к горящим щекам, переворачиваюсь на спину и утыкаюсь лицом в подушку. Искусанные губы ноют. От привкуса крови во рту меня подташнивает. Я чувствую себя усталой и разбитой, как будто бы я снова пережила весь тот кошмар. И я не знаю – было ли это во сне или наяву.

Знаю только, что это повторяется каждую ночь. Что каждую ночь я просыпаюсь, возбужденная и неудовлетворенная, и долго лежу без сна, глядя в темный потолок. И боюсь – смертельно боюсь – что демон оставил на мне свою метку.

Голова раскалывается от боли. Я протягиваю руку, шарю по прикроватному столику, что-то опрокидываю, роняю, сталкиваю на пол, но, наконец, нахожу телефон. Раскрываю, смотрю на тускло мерцающий экранчик и тру пальцами виски. Хочу позвонить, но не знаю, что сказать. Знаю только, что мне нужна помощь. Что я не справлюсь одна.

Мне нужна помощь.

Набираю номер по памяти – я уже пыталась позвонить сюда. Послушала гудки и отключилась. Я не могу рассказать об этом. Никому не могу.

Гудки, усталый женский голос – центр помощи жертвам насилия. Анонимный. Будто бы, если я расскажу обо всем им, мне станет легче. Будто бы, если я признаюсь, что меня изнасиловал – возможно, изнасиловал – одержимый демоном брат человека, которого я когда-то почти любила, мне станет легче. Не знаю. Может быть, станет. А может быть, женщина на другом конце провода покрутит пальцем у виска и сочтет меня очередной сумасшедшей.

Усмехаюсь, качаю головой и отключаюсь. Нет. Не сейчас. Не сегодня.

Сегодня я досчитаю до двадцати трех. И успокоюсь. Попробую успокоиться.

Я все еще дрожу от возбуждения, и мне все еще хочется чего-то. Хочется получить обещанное.

…

Бойся, детка. Черт побери, детка, бойся.

… один …

Полторы недели. На отрывном календаре двадцать девятое, и я по-прежнему не верю, что это действительно так.

… три …

Полторы недели. Уже полторы недели я не в себе. Полторы недели я вздрагиваю от каждого случайного прикосновения, мимолетного взгляда, шороха. Я сняла колокольчик над дверью, потому что всякий раз, заслышав его звон, я не могла унять дрожь. Полторы недели безумия.

… шесть …

Я бы вернулась, но я упрямая. Глупая и упрямая. Мне кажется, что я не смогла бы слушать горькие слова матери, все эти я тебе говорила. Ты мне говорила, мама. Я тебя не слушала.

… десять …

Я сплю с ножом под подушкой. Стискиваю в кулаке лезвие, и просыпаюсь от боли. Только поздно. Всякий раз пробуждение наступает слишком поздно.

… пятнадцать …

Я схожу с ума.

… девятнадцать …

Мне нужно кому-то рассказать.

… двадцать …

Мне нужно знать, что Сэм, демон, Сэм-демон, не сделал со мной ничего непоправимого. Не сделал со мной вообще ничего. Нужно знать, что когда-нибудь это пройдет. Когда-нибудь, я перестану видеть эти сны.

… двадцать два …

Мне нужен тот, кто знает, что делать.

… двадцать три …

Глубокий вдох.

…

– Хелло.

– Дин.

Небольшая, крошечная пауза, и он отвечает.

– Джо.

Я знаю его чуть больше трех месяцев, я влюбилась, полюбила и заставила себя разлюбить его, но всякий раз, когда я слышу его голос, у меня начинают дрожать руки. Все еще.

– Я…, - слова не хотят приходить. Правильные слова куда-то убежали и спрятались, а неправильные слишком неправильны, чтобы говорить их. Я не знаю, как начать и что сказать. Дин терпеливо молчит. – Я вижу сны, - мой голос дрожит.

– И?

Удивление, раздражение или насмешка? Не знаю.

– Неправильные сны. Словно бы… словно бы тот демон… Сэм… одержимый Сэм… сделал что-то со мной.

Дин… ты знаешь демонов. Такое бывает?

Он молчит. Я смотрю на часы – середина ночи. Поздно. Или рано.

– Бывает, - неохотно отвечает он. На заднем плане слышна какая-то возня, недовольный, заспанный женский голос. Я сжимаю руки в кулаки, ногти впиваются в ладони. Щеки горят. Дин что-то отвечает, прикрыв трубку ладонью.

– Ты где? – зачем-то спрашиваю я. – Извини.

Помехи, хлопает дверь, и теперь я слышу уличный шум – гудки машин, голоса. Дин где-то далеко, в большом городе. В каком-то большом городе. А я здесь.

– У тебя был амулет? – он говорит тихо, видимо не хочет, чтобы та женщина – девушка? – слышала наш разговор.

Амулет. Я стискиваю маленькую, холодную железную монетку.

– Был. Был, наверное. Я плохо помню. Был, - и мой голос все еще дрожит.

– Провалы в памяти?

– Нет. Хотелось бы, но нет.

– Реакция на святую воду, соль?

– Никакой.

– Что-то странное? Необычное?

– Да, но не сверхъестественное. Просто… напряжение.

Я слышу, как он вздыхает. А еще, должно быть, хмурится и пожимает плечами. Вспоминаются слова Сэма – ты для него всего лишь маленькая девочка. Глупая, маленькая, раздражающая, надоедливая, влюбленная.

– Дин?

– Да.

Глубокий вдох.

– Ты приедешь?

Семь секунд, я считала. Семь секунд, и он отвечает.

– Да.

…

3. Предвкушение
…
Сегодня я сама отрываю листочек календаря. Сминаю, стискиваю в кулаке. Будто бы этот маленький листочек с большими черными цифрами и есть прошедший день. Будто бы вырвав, смяв и выбросив его, я смогу забыть.

Может быть. А, может быть, и нет. Не знаю.

Полночь уже миновала. Половинка луны в темном небе похожа на надкушенный плод, только вот следов укуса издалека не видно. А на мне он есть, след. Укус Сэма-демона. Я тоже надкушенный плод – попробованный, но не съеденный.

И мне кажется, я, наконец, могу с этим смириться. Могу ведь, правда?
…
Они приходят утром. Врываются в мою беспокойную жизнь – резко, неожиданно, как всегда. И снова колени чуть-чуть дрожат, снова я нервно тереблю в руках край фартука и боюсь обернуться раньше, чем следовало бы.

– Привет, Джо.

И я оборачиваюсь. На одно мгновение весь мир сосредотачивается в его глазах – не тех, черных, демонических глазах – а просто глазах Сэма. Настоящего Сэма. Наверное, настоящего Сэма. И волна паники, страха, даже ужаса захлестывает меня с головой.

И не надо считать до двадцати трех. Все обошлось одним мгновением, секундой. Секундой, и с таким трудом собранная на место жизнь вновь разлетается на кусочки.

Я вспоминаю.

Его глаза – беспросветно-черные, вобравшие в себя весь мрак, всю ту тьму, которой надо бояться и которую надо убивать. Его дыхание – горячее и прерывистое, щекочущее мою кожу, обжигающее. Его шепот – страстный и ранящий, причиняющий боль. Его руки. Его.

Вспоминаю, как я извивалась под ним, как прижимала его к себе, просила, умоляла. Жаждала. Плакала. Захлебывалась страхом.

Одна секунда, только одна секунда и еще один взгляд на Сэма Винчестера – и я вновь ныряю в темное, вязкое озеро ужаса и одержимости. И мне снова хочется кричать. Плакать. Бежать – далеко, далеко, далеко отсюда. Когда-то мне казалось, что я сильная. Теперь я понимаю – я слабая. Я надкушенный плод, неполная. Не целая. И нужно лишь совсем чуть-чуть, чтобы вновь рассыпаться на кусочки.
…
Дин удерживает меня за плечи. Я не помню, как и когда он затащил меня сюда, в тесный коридор между подсобкой и туалетами. Не помню, что я говорила – и говорила ли? – Сэму. Как будто бы кто-то стер эти несколько минут из моей памяти. Стер напрочь, и забыл заполнить пустой место чем-нибудь еще. Так и остался шероховатый след, как на бумаге от ластика.

Горло пересохло, и губы болят. И на ладонях остался глубокий след от моих же собственных ногтей. Но я уже почти в порядке.

– Извини, - поспешно говорю я, и хочу отстраниться, но Дин продолжает удерживать меня в том же положении. И смотрит, внимательно, всматривается в меня. Словно бы ищет что-то странное. А потом убирает руки с моих плеч.

– Ничего. Сэм понимает, - голос у него ровный, но взгляд по-прежнему настороженный. Опасный взгляд. Словно бы Дин вдруг решил, что я теперь опасна. Не просто маленькая, глупая и надоедливая, а еще и опасная.

Он протягивает руку и вынуждает меня наклонить голову влево. Я знаю, на что он смотрит. Там след от укуса, уже поблекший, но все еще различимый. А потом его взгляд скользит ниже, на расстегнутый ворот моей блузки и темный шнурок амулета на шее. Дин слегка касается блестящей монетки, переворачивает туда и обратно.

– Он был на тебе?

– Да, - киваю я, хоть и не уверена. Но сейчас, когда Дин рядом, все кажется проще. Сейчас, когда я больше не вижу Сэма и, если сосредоточусь, то могу отогнать воспоминания той ночи на задворки памяти. – Что ты думаешь?

Он медлит, глядя на меня. Коридор узкий, и я отступила к самой стене, но между нами все равно едва ли наберется двадцать сантиметров. Он слишком близко ко мне. Я слишком близко к нему. Я пытаюсь унять дрожь и не думать. Ни о чем.

– Тебе идет эта блузка, - и усмехается.

– Я не об этом.

Он пожимает плечами и отворачивается. И сейчас уйдет. Оставит все свои подозрения при себе, как всегда, как обычно. Дин никогда не делится своими подозрениями.

Я хватаю его за руку.

– Ты думаешь, что я одержима, - это не вопрос, утверждение.

Он морщится, но не пытается освободиться. Я сама чуть ослабляю хватку, но не отпускаю его совсем.

– Не важно.

– Я имею право знать?

Кривая усмешка.

– Имеешь. Я не думаю, что ты одержима.

– Дин!

– Не в общепринятом смысле. Возможно, демону нужно было, чтобы ты определенным образом реагировала на Сэма.

Вполне определенным образом.

… один …

– Если ты и Сэм не будете пересекаться некоторое время, я думаю, все обойдется.

Некоторое время – это всегда.

Я не смогу видеть Сэма, значит, я не увижу и Дина.

… два …

Я переживу. Так даже будет лучше. Если никто не будет раз за разом заново разрушать мою жизнь. Так будет лучше.

… три …

– Да, – соглашаюсь.

… четыре …

Я все еще цепляюсь за его руку. Все еще, как за соломинку. Как за последнюю возможность получить что-то. Что-то обещанное.

… пять …

Тогда, жаркой, душной ночью, демон шептал мне не просто какие-то слова. Не разрозненные, бессмысленные слова – это были обещания. Обещания чего-то такого, что только он мог дать мне. Обещания, от которых я замирала, застывала, от которых жар разливался по моему телу, и я начинала дрожать от предвкушения, ожидания. Обещания, которые никогда не будут выполнены, лживые, неискренние обещания.

Демоны лгут.

… шесть …

Но я хотела этого. Я хотела верить.

… семь …

Я протягиваю руку, и мои пальцы дрожат. Протягиваю руку и неуверенно касаюсь ворота его рубашки, замираю на мгновение. А потом шагаю ближе.

… восемь …

Руки Дина опускаются на мои бедра. Туда, где между фартуком, джинсами и блузкой виднеется небольшой участок обнаженной кожи.

… девять …

Я прижимаюсь к нему.

Время, вязкое и текучее, неумолимо бежит вперед. Ползет вперед. И я стараюсь не дышать, чтобы не спугнуть, не упустить момент.

А потом Дин отталкивает меня и уходит. Не на двадцать три, на десять. Не на мое рубежное число, не тогда, когда это должно было бы произойти. А вот так вот. Неожиданно.

Он останавливается у выхода в бар, что-то говорит, но я не слышу слов. Я просто смотрю на него и жду, когда он уйдет совсем. И надеюсь, что смогу это пережить. Что смогу снова разлюбить его. Как разлюбила уже однажды.

Я смогу.

Я должна.

И Дин уходит, зовет Сэма, и они уходят. Хлопает дверь – резкий, злой хлопок. Отрывистый, как слово «все». Теперь уже все.

И я медленно сползаю по стене вниз, сажусь на грязный пол и обхватываю колени руками.
...
4. Изгоняя дьявола
…
– Ты знаешь, что я могу дать тебе. Ты знаешь, детка, знаешь…

Знаешь, знаешь, знаешь, знаешь… Звук отражается от стен, возвращается – глухой, хриплый, чужой шепот, шепот демона, ближе которого теперь нет никого. Никого нет, есть только я – маленькая и жалкая – и он – терпеливый и настойчивый. И ранки, маленькие ранки от его зубов ноют, горят, щиплют – будто соли насыпали.

Я не здесь, я не там. Я где-то. Вне времени, вне пространства, вне всего. Пахнет гнилью и сыростью, и где-то капает вода.

– Пожалуйста, - молю я, и он улыбается. Заводит мне руки за спину, связывает. Веревка впивается в запястья, перетягивает, и кончики пальцев немеют. И я беспомощна. Абсолютно, совершенно беспомощна, в руках сверхъестественного существа. Игрушка для демона.

И со мной можно играть.

Я хочу его. Я болезненно одержима им. Я одержима тем, что он может мне дать, что он мне обещает, к чему он меня приближает, приближает и приближает, но никогда не даст достичь. Мнимое, лживое удовольствие, и боль, и одержимость.

– Пожалуйста.

Я тянусь к нему, хочу снова, снова и снова чувствовать прикосновения его пальцев, хочу, чтобы он снова обещал мне, снова дразнил меня и, наконец, позволил получить обещанное. Но он не позволит.

– Ты моя, - шепчет он. – Моя.

Я закрываю глаза, я не хочу видеть, что он делает со мной. Потому что это неправильно, это грязно, это непристойно и это приятно. Многообещающе.

Я принадлежу ему. Я его.

Липкая влага на моих бедрах, и мучительно-сладкая судорога, и я стискиваю зубы, чтобы не кричать, не молить, не стонать. А он отстраняется. И темнота, которую надо убивать, смеется надо мной. Смотрит на меня его глазами, на меня, жаждущую и умоляющую. Продавшуюся сладкоречивому демону. Отдавшуюся демону.

– Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста.
…
Я просыпаюсь от собственного крика. Как всегда резко, неожиданно. Раскрываю глаза, и жду, пока наваждение ускользнет. И понимаю – я не одна.

Я привыкла узнавать его. По голосу, по движениям. По запаху. Когда-то я любила твердить, что это связь, это узы, но сейчас я знаю – нет. Нет никакой связи, и не было. Были фантазии и желания, надежды, которые никогда не сбудутся. Был демон, который лгал. И говорил правду, потому что правда тоже причиняет боль.

Я приподнимаюсь на локтях. Смотрю на себя, непристойно изогнувшуюся, в задравшейся до груди футболке, и чувствую, как горят щеки. Мне стыдно, мучительно, невыносимо стыдно, потому что меньше всего на свете я бы хотела, чтобы Дин видел меня такой. Одержимой, сексуально одержимой демоном. Извивающейся во сне, пытающейся поймать ускользающее удовольствие. И кричащей, умоляющей.

Продавшейся.

Одеяло соскользнуло на пол, и я могу только поспешно сесть, подтянув колени к груди, сжаться. И ненавидеть себя.

– Значит, это так, - говорит Дин. И его голос звучит странно. Непривычно. По-другому.

Он сидит на стуле у стены, напротив моей кровати, сидит неподвижно, и я не могу различить его лица. Не могу понять, как же он смотрит на меня сейчас. Не могу понять, презирает он меня или жалеет.

Мне стыдно. Почти больно, как бывает, когда ускользает последний шанс. Когда ты понимаешь, что шанса больше не будет.

– Да, - тихо отвечаю я. Когда говоришь тихо, не так понятно, что голос дрожит. – Зачем ты вернулся?

Он молчит. Все, что я слышу – отчаянный стук собственного сердца, перегоняющего кровь туда и сюда, горячую кровь, с привкусом соли и серы. Одержимая демоном. Одержимая.

– Хочешь кофе? – глупый вопрос. Но он соглашается.

– Давай.
…
Я зажигаю свет в кухне, жмурюсь, прикрываю глаза рукой. Дин стоит позади меня, прислонившись к двери, и я чувствую его взгляд. Я думаю, что чувствую его взгляд. И мне неловко.

Возбуждение еще не спало, и мне хочется что-нибудь сделать, как-нибудь помочь себе – но пока Дин здесь, я не могу. Мне остается только кусать губы и искать банку с кофе на верхней полке кухонного шкафчика.

– Почему ты вернулся? – повторяю я. Разговоры отвлекают, успокаивают, я говорю и думаю о словах, не об ощущениях. Ощущения уйдут, исчезнут.

– Ты не говорила, что он сделал с тобой.

– Ничего, - качаю головой я. – Тогда он не сделал ничего. Все началось потом, позже.

Снимаю банку, ставлю на стол. Оборачиваюсь, наконец.

– Что мне делать?

– Поставить кофе на плиту, - усмехается Дин. – Только включить сначала.

Я не знаю, почему вдруг в глазах появились слезы. Я не знаю, почему я шагнула вперед и вцепилась в него, уткнулась в потертую кожаную куртку, пахнущую дымом и дорожной пылью. Не знаю, почему его руки сомкнулись на моих бедрах, почему он притянул меня к себе, прижал плотнее.

– Дин…

– Это было довольно-таки… многообещающее зрелище, - бормочет он, и это что-то вроде извинения. Наверное.

Мы рядом. Ближе, чем когда-либо были, ближе, чем я когда-либо хотела быть. Все возвращается – возбуждение, обещания; только вот рядом со мной уже не демон. Уже нет.

Я знаю, что он оттолкнет меня. Знаю. Я могу считать, могу не считать – это произойдет.

Но он не отталкивает меня. Его руки скользят выше, под футболку, и грубая кожа его ладоней царапает мне спину. Я прижимаюсь к нему. Как липучка – захочешь, но не оторвешь.

Поднимаю голову, смотрю ему в глаза.

– Пожалуйста, Дин, пожалуйста. Я не могу больше так, не могу, не…, - и он прижимает мне палец к губам. Качает головой – нет, нет, нет и нет. А я хочу… умолять. Просить.

– Я не хочу твоих слез на своей совести.

– Я не буду плакать. Не буду…, - и слезы текут по щекам. Соленые, глупые слезы.

И Дин сдается. Приподнимает меня, вынуждает опереться о край столешницы, и я обхватываю ногами его бедра. Тяну к себе. Не хочу отпускать.

– Пожалуйста…

И темнота, затаившаяся в углах, уголках и щелях, смеется надо мной.
…
5. Исход
…
Я могла бы составить длинный список того, что я сделала, хотя не должна была бы. Длинный список, почти бесконечный. Его можно было бы свернуть в трубочку – как обычно свертывают длинные листы бумаги – и спрятать в шкаф. Скелет в шкафу. Мой собственный скелет в шкафу.

Я привыкла жалеть. Привыкла делать, думать и ненавидеть себя за сделанное. Привыкла гадать – что было бы, если бы я сказала не то, а это. Если бы я сделала не то, а это. И, главное, я всегда получала от этого странное удовольствие.

Но не сейчас.
…
Ночь, темно и душно, и я лежу на кровати, накрывшись простыней. Широко раскрыв глаза, вглядываюсь в темноту. Прислушиваюсь к ровному, размеренному дыханию Дина, и знаю – просто знаю – что он не спит. И в этом и есть близость.

Не в том, что было. Не тогда, когда я плакала, кричала, вырывалась и умоляла. Не тогда, когда я пыталась не вспоминать и не сравнивать, не думать – забыть – о Сэме-демоне. Не тогда, когда я вспоминала, и непонятное, противоестественное, призрачное чувство захватывало меня целиком. Не тогда.

Сейчас.

Я вглядываюсь в темноту – смазанные линии, стертые недостатки. Черно-серый мир, которого я никогда не понимала. Которого я никогда не пойму, наверное.

Почему демоны выбирают тех, кого они выбирают? Почему преследуют их в беспокойных снах, мучают, обещают? Почему Сэм, почему я, почему не Дин?

Я смотрю на него, украдкой. Он рядом, но в то же время и не рядом. Со мной и не со мной. И я смотрю на него и гадаю, была ли хоть одна женщина, с которой он действительно был. И надеюсь, что ее не было. Потому что тогда – и это глупая надежда – но тогда у меня есть шанс. Маленький, крошечный, почти незаметный шанс. Что когда-нибудь я смогу быть рядом с ним, снова. Смогу быть рядом для него, как он был сегодня для меня.

– Ты знаешь, что я могу тебе дать, детка, - шептал мне демон. А сейчас, в это самое мгновение, короткое и мимолетное, я ничего не хочу для себя. И обещания ничего не значат. Что бы он ни обещал, сейчас мне ничего не нужно.

И я улыбаюсь. Впервые за долгое время я улыбаюсь.
…
Я просыпаюсь среди ночи, резко, внезапно. Как много раз просыпалась до этого. Одна. И решетка делит темное небо на аккуратные квадратики. Все по-прежнему.

Подтягиваю колени к груди, сажусь. Гадаю – снилось ли мне все, или нет. Кусаю губы. Потом натягиваю футболку и босиком выбегаю во двор. Надо мной беззвездное небо, рваные клочья черных облаков, и я ежусь от пронизывающего, холодного ветра.

Импала здесь. Черная, простая и элегантная в своей простоте. Я смотрю на нее, переминаясь с ноги на ногу, цепляюсь за этот кусочек ускользающего постоянства. Импала здесь, и значит пока все в порядке.

– Только не говори, что ты хочешь угнать мою машину.

Я улыбаюсь. Нет, я бы просто спряталась в багажник и ездила с ними по бесконечным дорогам Америки. Но этого не будет.

И Дин опять подшучивает надо мной. А это, наверное, значит, что он простил мне все, что было.

– Уезжаешь?

– Первоначальный план мне все еще нравится, - отвечает он. Подходит ко мне, останавливается рядом, протягивает руку и чуть касается амулета на моей шее. – Остерегайся демонов, Джо.

– Буду, - киваю я. Я и правда буду. Наверное.

Он пожимает плечами и идет дальше. К Импале. Где есть место только для него и Сэма. А третий, как известно, лишний.

Когда-то мне было больно. Сейчас – нет. Я смотрю ему вслед, как он идет через двор. Уверенно, решительно. Дин всегда такой. Всегда знает, что делает. Потому, наверное, я и восхищаюсь им. А, может, и не только потому. Если бы я знала, за что я люблю Дина, мне не было бы так трудно его разлюбить.

– Я позвоню, - говорит он напоследок, и садится в машину. Это ритуал у него такой. Хотя мы оба знаем, что он не позвонит. Вернуться, может, и вернется, а позвонить – нет.

И я стою на холодном бетоне, босиком и смотрю ему – им – вслед. Пока черная Импала не исчезает за поворотом.
…
Fin

@темы: Фанфики

---

Я простыла. Скорей всего, это вирус какой то. Ужасно - Болеть летом. Просто грустно как то.
Вот ползая по интернету стишок нашла.
***
То ли устала. то ли простужена.
мягкий коньяк вместо ужина. сужена
больно гортань - я глотаю с усилием.
глаза, согреваясь, становятся синими
и смотрят: на сумрак, повисший над городом,
почти превратившийся в ночь - год от года он
всё гуще. на дождь, языком лакирующий
брусчатку. на чей-то livejournal dot com. и на ru еще.
на женщину, чьё одиночество явное
любой бы заметил, замечу и я, но ей
плевать. на сигару. на более менее
спокойный бульвар. на тарелку с пельменями,
парящую так ароматно, что хочется
всех: вечер, табак, дождь, страстной, одиночество
с ладоней кормить, по загривку поглаживать,
и слушать их шепот, и - самое важное -
ловить, как под сердцем, чуть-чуть ниже дании
стучат вместо пульса часы ожидания.
текут, оставляя то шрамы, то ссадины,
то просто штрихи.
я дождусь.
обязательно.
(с) Яшка.

@темы: стишки и стихи

---

Можно купить дом, но не очаг; можно купить кровать, но не сон; можно купить часы, но не время; можно купить книгу, но не знание; можно купить положение, но не уважение; можно заплатить за доктора, но не за здоровье можно купить душу, но не жизнь; можно купить секс, но не любовь.

@темы: мысли вслух, картинки,фото

---

Без тебя нет меня

Без тебя нет меня (автор: lakomka)
Название: Без тебя нет меня
Автор: lakomka ([email protected])
Рейтинг: R
Пейринг: Ренесми Каллен, Джейкоб Блэк, Дэниэл Дэвис
Жанр: romance
Период действия: шестнадцать лет спустя "Breaking Dawn"
Дисклаймер: главные герои принадлежат Стефани Майер + повзрослевший Дэниэл из моего фанфика "Снежная королева"
Саммари: Эта история о Ренесми. Именно о ней. О ее взглядах на мир, о ее переживаниях и впечатлениях. Как складываются ее отношения с родителями? Будет ли она с Джейкобом? Кто знает... Пока не знаю даже я...
Глава 15. От слов не спрячешься
Даже не беря во внимание мое не совсем адекватное душевное состояние и бардак в мыслях, второй учебный семестр в колледже начался для меня особенно. В прошлый понедельник я переехала из нашего огромного особняка в небольшую комнатку в общежитии при Кембервелле, которую я делила с финской студенткой. Это было еще одно из многих «впервые», которые градом посыпались на меня пару месяцев назад. Светлая, уютная комната стала моим первым отдельным от Калленов жильем.
Когда мне в голову только пришла эта идея, я стала готовить себя к очередной осаде, вроде той, что я устраивала Эдварду в надежде вымолить каникулы с Джейком, а в итоге ничего такого не понадобилось. Тогда днем, когда я, наконец, проснулась после ночных истерик в присутствии Эдварда и ночной же охоты (тоже, к слову, первой за несколько лет), и спустилась вниз, мама, папа и Эсме уже обсуждали мой переезд. Вновь вторгшись в мои мысли, Эдвард видимо понял, что студенческая жизнь full time – это именно то, что возможно поможет мне выйти из депрессии и привнесет какие-то новые краски в мою внезапно исковерканную жизнь.
Всеми вопросами с моим оформлением в общежитии и переездом мы с родителями занимались вместе. Еще до последних выходных мы съездили в колледж и поговорили с ректором. Его лояльное отношение ко мне и явное очарование моими «братом» и «сестрой», позволили ему быстро найти для меня свободное место в кампусе. Уже в воскресенье мы перевезли необходимые на первое время вещи (по нашему уговору, я пока переезжала лишь на месяц), а в понедельник рано утром я уже была самостоятельным человечком с собственной кроватью в населенном самыми талантливыми молодыми людьми и девушками общежитии.
Моей соседкой по комнате была девочка с факультета Дизайн одежды. Ее звали Суви и она была уже на третьем курсе. Вообще, она была жуткой болтушкой, и мое явное нежелание заполнять словами каждую секунду из того времени, что мы находились вдвоем, ее ничуть не смущало. Она с удовольствием говорила сама, не всегда заботясь, слушаю ли я ее. Справедливости ради стоит заметить, что от Суви я узнала о студенческой жизни столько, сколько не узнала бы сама, проведи я хоть десять лет в колледже. С кем дружить, где тусить, на какие занятия ходить, кого из преподавателей особенно бояться… Благодаря моей соседке, теперь я знала буквально все и обо всех. Вообще, Суви мне нравилась. Она не напрягала меня расспросами, но и не давала скучать. Она вытаскивала меня на выставки и знакомила с «нужными» людьми, она брала меня с собой на вечеринки и помогала с домашними заданиями. Во многом благодаря ей, я перестала думать о Дэниэле 24 часа в сутки. А еще, я не так остро стала ощущать отсутствие Джейка, который все еще был в Штатах с Карлайлом.
Боли Леа наконец прекратились и она начинала приходить в норму… Вернее, не совсем в норму. Карлайл предполагал, что яд вампира мог нейтрализовать те химические реакции, которые превращали Леа в оборотня. Пока еще он не мог этого подтвердить, поскольку Леа все еще была очень слаба для того, чтобы брать у нее какие-то анализы, но одно было ясно - у нее понизилась до нормального уровня температура тела, и сердцебиение стало не таким быстрым. Возможно ли, что природа сыграла с вампирами и оборотнями такую шутку? Заклятый враг мог дважды изменить твою жизнь на 360 градусов, даже не догадываясь об этом…
- Мисс Каллен? - строгий голос моего преподавателя по истории искусств прервал мои размышления. Я подняла глаза на мистера Картера, стоящего рядом с моей партой. - Не соизволите поделиться с нами, какими мыслями вы так поглощены, что абсолютно не реагируете на заданные вам преподавателем вопросы?
Я покраснела и опустила глаза.
- Простите.
Мне на стол упал лист с эссе, которое мы писали пару дней назад. Я посмотрела на оценку. «Хорошо», это, конечно, не «отлично», но гораздо приятнее «удовлетворительно», которые были для меня нормой во время первой недели после каникул.
Громкая трель звонка перешла в гул голосов и шум отодвигающихся стульев в аудитории. Я тоже поднялась и стала запихивать свои книги в сумку.
- Не расскажешь, о ком мечтаешь? - спросила меня Джемма, моя подружка с самого первого дня в колледже, когда мы шли по дороге в буфет. Мы были довольно близки в учебное время, рассказывая друг другу обо всем, что связано с занятиями, но фактически не общались во время каникул. Джемма была забавной, но иногда чересчур назойливой и я не имела никакого желания посвящать ее в свои переживания.
- Глупости, не мечтаю вовсе. Я думала о новой картине, - ответила я спокойно.
- Ага, куда там! - протянула она недоверчиво. - Ты всегда, когда думаешь о своих картинах, становишься такой мрачно-отрешенной?
Мы уже подошли к стойке с едой, поэтому я была избавлена от необходимости отвечать. Я взяла себе чашку чая и слоеную булочку и села за свободный столик. Джемма плюхнулась на стул рядом, купив только стакан ананасового сока (она в очередной раз села на диету). А потом к нам присоединились ее бойфренд Алекс и его друг Себастиан.
Джемма выразительно посмотрела на меня, и подмигнула. Подозреваю, это означало, что я нравлюсь Себастиану и мне бы нужно было быть поактивнее. С недавних пор, подруга решила, что вывести меня из «монотонной отрешенности» сможет новый парень, а то, что я нравилась Себастиану ее невероятно радовало — дружить парами в ее Вселенной было просто верхом студенческого счастья.
Пока Джемма и Алекс влюбленно щебетали друг с другом, мы пытались разговаривать с Себстианом. Правда, выходило у нас крайне неудачно. Мы уже обсудили погоду, занятия, каникулы...
- У вас какой следующий предмет? - спросил он меня, явно пытаясь найти хоть какие-то точки соприкосновения, чтобы молчание не сильно затягивалось. Похоже, он чувствовал себя так же неуютно как и я.
- У нас что-то новое, - ответила я, заглядывая в расписание. - Академический рисунок.
Мой ответ совершил невероятное! Джемма, наконец, оторвалась от Алекса.
- Дааааа, - мечтательно протянула она. - Академический рисунок преподает Натаниэль Висконти - самый сексуальный мужчина колледжа. Ему всего 24, но он уже выставляется в Тейт и пишет портреты королевской семьи. Знаешь, как нам повезло? - Джемма обратилась ко мне. - Он обычно берет только вторые курсы, не знаю даже, почему он решил преподавать у нас. Он так запросто общается со студентами — никакого поучительства и снисходительности, и еще разрешает называть себя просто по имени, без всяких мистеров. Правда, классно?
Энтузиазм приятельницы вызвал на моем лице улыбку.
- Правда классно, - передразнила я ее.
- Эй, ну нам пора идти! - сказала Джемма, поднимаясь. - Совсем не хочется опоздать на его первое занятие.
Она чмокнула в губы Алекса, я помахала рукой Себастиану, и мы пошли в класс.
Мистер Висконти был наполовину киприотом, наполовину итальянцем. Природный шарм и едва заметный акцент, вкупе с необычной внешностью и безусловным талантом, делали его невероятно притягательным в глазах женщин. Особенно, в глазах юных студенток, которые видели в нем наставника и шикарного мужчину одновременно.
Его урок был на самом деле очень интересным и проходил в неформальной обстановке, больше напоминающей встречу близких по духу друзей, нежели процесс обучения в традиционном смысле. Мистер Висконти без конца шутил, но при этом было заметно, что он относится к своей профессии очень серьезно.
Сдвоенное занятие по академической живописи полностью состояло из практических занятий у мольберта. Наверное поэтому, аудитория, в которой Натаниэль (он все-таки сказал нам называть его просто по имени) проводил все свои уроки, была круглой, а большие окна от пола до потолка впускали максимум света. Каждый из нас работал за своим мольбертом, расставленным по периметру класса.
Я осторожно водила грифелем по матовому плотному ватману, делая набросок мужского лица. За образец Натаниэль предложил нам взять античный бюст Аполлона, который сейчас стоял на небольшой подставке в центре зала, но при этом не ставил цели нарисовать его копию. Он призывал нас к импровизации.
Я провела еще одну тонкую линию и легкими штрихами пометила тень. Отрывистыми прикосновениями карандаша к плотному ватману нарисовала брови, плавной линией обозначила губы... Сделав шаг назад я посмотрела на свой рисунок как бы со стороны и едва не застонала от обиды. Он! Снова он! Преследует, не отпускает, не позволяет забыть себя!
Без сомнения, я рисовала не ту гипсовую голову, но и не нечто абстрактное. Форма лица, высокие скулы, подбородок, прямой нос, губы... И спутанные шелковые кудри… Лицо на ватмане ничем не напоминало бездушную скульптуру, но очень сильно смахивало на мой самый мучительный сон.
- Замечательно, Ренесми, - голос Натаниэля прозвучал совсем рядом. - Только... - он обхватил мою кисть с зажатым в пальцах карандашом своей рукой и, направляя меня, провел несколько точных штрихов и одну плавную линию, смягчая контуры. - Так будет лучше. Видишь? Без резкого перехода.
- Спасибо, - я застенчиво улыбнулась.
- Не за что, - он как-то задумчиво посмотрел мне в глаза, все еще не выпуская мою руку, отчего мне стало не по себе, а потом пошел к другому ученику.
Джемма, стоящая рядом со мной, закатила глаза, беззвучно произнося: «Что это было?»
Я только пожала плечами. Я сама не очень поняла, что это было, и было ли что-то вообще.
Когда прозвенел звонок, Натаниэль попросил нас задержаться на несколько минут.
- Как вы знаете, я не только преподаю рисунок, но и отвечаю за студенческий театр, - сказал он, небрежно присев на краешек своего стола. - Нам нужно сделать какую-нибудь оригинальную постановку на 14 февраля. Я обычно беру для представлений курсы постарше, но в этом году, раз уж мы нарушаем все традиции и вы — мои студенты, я решил привлечь для спектакля именно вас.
Класс загудел. Наверное, главное отличие школы искусств заключается именно в том, что студенты с радостью воспринимают любые предложения поучаствовать в самодеятельности.
- Мне приятен ваш энтузиазм, - Натаниэль улыбнулся. - Мы поставим что-нибудь необычное, обойдемся без Ромео и Джульетт, трагедий и драм. Сделаем что-нибудь веселое, с табором, с песнями и плясками. Пусть наша королева будет не из дворца, а из цирковой кибитки. А вместо нарядных платьев, нарядим ее в рваные джинсы.
Я застыла. Память начала методично работать, выискивая нужное воспоминание.
«Твое жизненное амплуа – королева бала. Но королева не из дворца, а из какой-нибудь цирковой кибитки. Вечно растрепанные волосы, небрежный макияж, мальчишеские джинсы и футболки, голый живот и босые ноги – в этом вся ты, но не вся часть тебя...»
Да ну, глупости!
Это невозможно. Но ход мыслей уже нельзя было затормозить.
«Ты могла бы играть в кино принцесс и обычных девчонок из соседнего двора, но играешь лишь одну роль – королевы моего сердца.
Merry Christmas!
N.»
Н — Натаниэль? Это ввело меня в такой ступор, что я даже не сразу сообразила, что Джемма трясет меня за руку.
- Что? - спросила я.
- Будешь участвовать?
Я обвела глазами маленькую солнечную аудиторию. Глаза всех моих сокурсников были устремлены на меня. Я осторожно посмотрела на своего преподавателя. Он сложил руки на груди и вопросительно приподнял брови.
Ну уж нет! Только этого мне не хватало!
- Я не участвую.
Я схватила сумку со стола и выбежала из аудитории.
- Роуз! - завопила я, открыв дверь в свою комнату и увидев самую прекрасную девушку на всем белом свете, уютно раскинувшуюся с журналом на моей кровати.
Я вихрем пронеслась по комнате и рухнула на постель рядом.
- Привет, радость, - Розали обняла меня и поцеловала холодными губами в щеку.
- Привет! - я все еще не могла поверить, что она действительно находится в моей комнате. - Я так соскучилась! - я снова порывисто обняла ее. - Кажется, мы не виделись целую вечность.
- Я тоже соскучилась, - она улыбнулась, обнажив ряд ослепительно белых ровных зубов, в обрамлении ярко-алых губ, и элегантным жестом отбросила с лица сбившиеся от моих объятий пряди пшеничных волос.
- Как ты попала сюда? - спросила я, беря ее за руку.
- Неужели ты сомневаешься в моей способности внушить доверие твоей милейшей соседке? - Роуз мелодично засмеялась. - Держи, - она вытащила из-за спины большой картонный пакет и протянула мне.
- Подарок? - спросила я.
- Подарок.
- Можно посмотреть?
- Несс, ну конечно! Мне самой не терпится, чтобы ты распаковала его!
Я вытащила из пакета большую белую коробку. На ней золотым тиснением был написан адрес дорогого французского магазина.
- Париж? – спросила я, приподняв брови. – Я думала, вы были на острове.
- Мы и были, - Роуз закатила глаза, а ее губы растянулись в застенчивой улыбке. – Но через неделю, проведенную исключительно наедине, вдали от цивилизации, нам с Эмметом стало так скучно, что мы чуть не поубивали друг друга. Поэтому мы быстренько собрали свои чемоданы и поехали во Францию, - она вновь засмеялась. - Ты же знаешь, у меня особые отношения с этой страной.
Роуз действительно обожала Францию. Я бы даже сказала, она была одержима этой страной. Но я не могла сказать, что знала, почему это так. Я знала, что Роуз и Эммет еще до моего рождения, были на грани разрыва, но как выражалась Розали «Франция их спасла».
Я сняла крышку с коробки и развернула хрустящую белую бумагу. Благоговейный вздох сорвался с моих губ.
- Ох, какое чудо, - прошептала я, осторожно вытаскивая из коробки бледно-желтое платье. - Просто потрясающе.
Я бережно приложила платье к себе и покрутилась перед Роуз.
- Ну как?
- Я знала, что оно будет смотреться на тебе сногсшибательно, - она счастливо захлопала в ладоши. - Я подумала, что раз уж ты наконец выбралась из заточения на Аляске, обновление гардероба тебе не повредит. В Лондоне масса мест, куда ты сможешь одеть его.
Я положила платье обратно в коробку и, наклонившись, поцеловала Роуз в щеку.
- Спасибочки. Ты самая лучшая на свете.
- Я знаю.
- А я ничего не привезла тебе, прости, - сказала я, расстроенно.
- Ой, брось, милая, - Розали скорчила рожицу и хмыкнула. - Эммет сказал, что выкинет все мои тряпки, потому что я захламила ими весь этаж. Не хочу проверять, насколько он был серьезен.
Я аккуратно положила коробку в пакет и поставила его на пол, а сама присела на кровать, рядом с моей неожиданной гостьей.
- Когда вы приехали? - спросила я. - Я созванивалась с Беллой утром и она мне не говорила, что вы вернулись.
- Мы с Эмом только два часа как с самолета. Приехали домой, а тебя нет и не предвидеться. Я тут же прыгнула в машину и примчалась сюда, - ответила она и добавила задумчиво: - Не верится, что твой тиран-отец отпустил тебя пожить самостоятельной жизнью.
- Нда, - протянула я неопределенно.
- Так-так, можно с этого места поподробнее, - она заговорщически улыбнулась.
- Не понимаю о чем ты.
- Брось, Несс. Может я и не самое проницательное существо во вселенной, но тебя я знаю очень хорошо. Ты не умеешь врать.
Я рассеянно теребила прядку волос, то накручивая ее на палец, то выпуская на свободу.
- Я не отстану, ты же знаешь, - продолжила допытываться Розали. - Дома все отмалчиваются насчет тебя, но я чувствую, что-то здесь не так. И по-моему, кроме Эдварда и Беллы никто особо не в курсе, что с тобой приключилось.
- Приключилось чересчур много, - сказала я неохотно.
- Я не спешу.
Я поднялась на ноги и прошлась по комнате, раскладывая свои вещи по местам. Занять свои руки, чтобы успокоить мысли, пустившиеся в бешеную скачку, - безотказное средство на этот раз не помогло.
В общем, поделиться своими переживаниями с Роуз — не самый плохой вариант, размышляла я про себя. А может быть, самый лучший вариант. С ней всегда легко. И она всегда меня поддерживает в самых сумасшедших выходках. Хоть она и любит меня до безумия, но эта любовь никогда не бывает навязчивой, не ограничивает мою свободу, не навязывает свою точку зрения. Розали всегда была мне настоящей подругой. Старшей опытной подругой, у которой можно было спросить такое, о чем я бы не спросила больше ни у кого. К тому же, я могла рассказать ей только то, чем хотела поделиться сама. Она не сможет, как Эдвард, вывернуть наизнанку мой мозг.
Я подошла к окну и взглянула во двор. Белый покров превратился в грязную кашу, смешавшись с землей. С неба срывался мокрый снег. Голые деревья гнулись на ветру. Волшебный декабрь и волшебный же кусочек января перешел в январь депрессивный, который уже тоже подошел к концу. На дворе февраль и каким он станет для меня, предугадать сложно.
- У нас с Джейком были некоторые разногласия, - сказала я после нескольких минут молчания.
- Все по тому же поводу? - спросила она тихо.
- Лишь в малой части.
- Это уже становится интересно. Не припомню, чтобы вы ссорились из-за чего-то кроме вопроса о том, когда ваши отношения перейдут в новую плоскость.
- В общем, да.
- Ну же, Ренесми, говори уже! Или мне придется щипцами вытягивать из тебя каждое слово?
Розали оказалась рядом и легонько сжала мои плечи.
- Я же вижу, как тебе плохо, солнышко, - прошептала она. - Поделись со мной своей ношей и она станет легче. Ты же знаешь, я никогда не осужу тебя.
И как же ей все объяснить?
«Представляешь, Роуз, я познакомилась с одним парнем и потеряла голову. Он потрясающий, я провела с ним ночь, но потом убежала пока он спал. А теперь он не звонит и я схожу с ума, потому что никак не могу перестать о нем думать. А Джейк, кстати, все знает».
Я вздохнула.
- Понимаешь, - я отвела глаза. - Появился кое-кто еще.
- Да ну? - по ее голосу было понятно, что она действительно удивлена.
- Ну да.
- Так-так, наша маленькая девочка забыла, наконец, своего мохнатого зверя и заметила молодых людей вокруг?
- А может быть, это Джейк встретил кого-то еще? - спросила я.
- Брось, Несс. Мы обе знаем, что Джейк, как бы так сказать... Абсолютно и неконтролируемо твой, и мыслями, и поступками.
Я вздохнула. Час от часу не легче. Я и сама прекрасно знала, что мои слова и поступки ранят Джейка больше всего. Но слышать подтверждение этому из уст Роуз было совсем тяжело.
- Ну так, кто он?
- Он... - я задумалась. - Просто парень.
- Думаю, не просто парень, раз смог так затронуть твое сердце, малышка, - сказала Розали ласково.
- Ну он... Он разный, Роуз, - в волнении я стала сжимать и разжимать пальцы. - Сейчас один, а в следующую минуту другой. Сегодня я его ненавижу, а завтра мне кажется, что не могу жить без него.
- Ого! Даже так? Чем-то напоминает мои чувства к Эммету, - сказала она, усмехаясь. - Ненависть и любовь всегда рядом. Раздражение и страсть. Вражда и перемирие... Всегда на грани.
- Я бы не назвала это любовью, - прошептала я.
- Ну, так я и не говорила, что у тебя любовь, - сказала он задумчиво. – И где ты с ним познакомилась?
- В Швейцарии.
- Тааааак, значит, медовый месяц не получился? Я-то думала, что твоя «темная страсть» - это кто-то из колледжа.
Я пожала плечами.
- Так что с этим парнем?
- Ничего.
- Как ничего? - спросила Роуз в нетерпении.
- Так ничего. Он не позвонил мне.
- Ну и дурак же он! - сказала она совершенно серьезно. – А как вы расстались? Он просил тебя о чем-нибудь?
- Ну, вообще-то я ушла, когда он спал…
Роуз охнула.
- Малышка, ты с каждой минутой поражаешь меня все больше и больше! Ты ушла когда он спал? - повторила она. - То есть вы провели ночь вместе?
- Да. То есть нет. Мы просто были вместе, но не… Мы не были близки.
- И ты ушла, когда парень спал?
- Да, - прошептала я и из моих глаз полились слезы. Сколько раз, боже, сколько раз я уже жалела о своем поступке. Сколько раз думала о том, как бы все сложилось, если бы я тогда разбудила Дэниэла. - Нужно было возвращаться в реальность. Возвращаться к Джейку и домой.
- Ушла по английски, - сказала Роуз задумчиво. – Кто бы мог подумать, Несс...
- Все было не так!
- А как?
Я вздохнула, опустилась на пол и облокотилась спиной о стену. Роуз села рядом. Я склонила голову ей на плечо.
А потом я начала говорить. Слова лились нестройным потоком, иногда прерываясь моими всхлипами. Иногда я замолкала, а иногда наоборот сбивалась и перескакивала с одной мысли на другую. Фактически, это был первый раз, когда я говорила о Дэниэле вслух, и мне хотелось столько всего вспомнить, столько всего уточнить. С папой все было по другому – думать, не значит говорить. В мыслях есть что-то нереальное, не высказанные слова — это словно неправда, а так — лишь фантазия. Но облекать мысли в набор буковок и предложений – это уже факт. От слов не спрячешься и не сбежишь. Они реальны и осязаемы.
Роуз не перебивала меня. Она слушала и принимала все как есть. Она не была святой. Она могла принять даже самую неприглядную правду. И она была единственной, кто, я знала, не осудит меня за Джейка.
Когда я, наконец, закончила, Роуз выглядела слегка ошарашенной.
- Знаешь, что, Несси? - прошептала она. - Не удивительно, что он так подействовал на тебя. От такого мастера обольщений, кто угодно потерял бы голову. Но за его поведение в «вашу» ночь, я могу только уважать его.
- Мне как-то от этого не легче.
- Эх, Несс. Извини, что я так прямо скажу, но по-моему ты крепко влипла.
Я повернулась и посмотрела ей в лицо.
- Влипла? – переспросила я.
- Как в болото, - невесело подтвердила Роуз. - Когда ты говоришь о нем, у тебя глаза горят и на губах появляется мечтательная улыбка. Я тебя такой никогда не видела.
Я поднялась с пола и посмотрела на Роуз, все еще сидящую на полу, сверху вниз.
Во мне поднялась волна отторжения этой правды. Не может быть так. Не может и не должно. Дэниэл не только не позвонил, но уже и думать обо мне забыл. И я тоже должна выкинуть его из головы.
- Мне нельзя влипать, Розали, - сказала я твердо. - Есть Джейк и есть я. И больше никого быть не может.
- Только ведь сердцу не прикажешь…
- А я прикажу. И оно послушается, - я подошла к зеркалу и вытерла слезы тыльной стороной ладони. - Я не хочу рисковать.
- Любовь – это всегда риск, Ренесми. И чем сильнее любовь, тем больше риск. Но, честно, эта игра стоит свеч.
- Любовь к такому как он – это неоправданный риск, который ничего не стоит, - я повернулась к ней, и мы вновь смотрели друг на друга глаза в глаза. - Дэниэл этого не оценит.
Роуз замерла. Ее взгляд лишь на мгновение сделался пустым, а потом она вновь стала прежней.
- Дэниэл? – переспросила она.
- Его зовут так.
Роуз выдохнула.
- Понятно, - она попыталась улыбнуться, но у нее это плохо получилось. - Не смотри на меня так, Ренесми. Я в порядке. Просто у меня что-то вроде табу на это имя.
- Почему? - прошептала я.
- Долгая история.
- Я не спешу, - я произнесла ее же фразу, слегка приподняв брови.
- Давай, в другой раз? - Роуз грациозно поднялась с пола. - На сегодня с нас хватит одной истории – твоей. Для моей будет другой день. Ладно?
- Ладно. И не думай, что я отстану.

@темы: фики - lakomka, Сумеречная сага

---

Название: Мне снится один и тот же странный сон, снова и снова...
Автор: Renna
Фандом: original fiction
Рейтинг: R (за некоторое количество "крепких словечек" и немного "взрослых тем" - в общем, кто предупрежден, тот вооружен)
Вампиров нет. Есть шизофреники.
6-8Я не могла прийти к Консультанту. Я не могла прийти к родителям. Тебе нужна помощь, сказала Ло, и она права, мне действительно нужна помощь. Но никто из них не может мне помочь.

Я стою в телефонной будке у засыпанного снегом перекрестка, и напротив – дом, украшенный ледяными фигурками вместо скульптур, и разноцветный снег перед ним – вместо газона. Здесь все неправильно.

Я стою в телефонной будке, и мне холодно; я прижимаю трубку к уху и слушаю короткие гудки – я так и не набрала номер. Пока – нет.

…

В моих снах, там, я видела Стива. В каждом сне, всякий раз, когда я закрывала глаза, я видела Стива, Стива и этот заснеженный город, а еще разноцветные гирлянды и рождественские венки, и, за окнами, оно.

Но я верила, что он мне поможет. Верила, что он прогонит оно. Потому что он может. Он сильный. И я, вместе с ним, буду сильной. Мне нужно только добраться до него, вернуться, вернуться к Стиву.

(и этого не может быть – потому что невозможно вернуться туда, где ты никогда не был)

…

Я набираю номер и слушаю длинные гудки, и мое сердце бьется часто-часто, слишком часто.

– Стив? – выдыхаю я. – Привет. Это Джи. Мне нужно…

– Привет, - перебивает он.

И я умолкаю. Слушаю его дыхание в телефонной трубке – учащенное, прерывистое. Слышу музыку фоном, смех. Он не один. Он с Ло. Или с кем-то еще. Но не со мной.

Хотя он должен был быть со мной. В моих беспокойных снах, там, он был со мной. Он ждал меня.

Я бросаю трубку.

…

Он открывает дверь. Холодный ветер проникает внутрь, в будку, и он стоит, удерживая дверь открытой, и усмешка на его губах как всегда.

Мне интересно – как он меня нашел. Хотя нет – мне не интересно.

– Закрой дверь.

Он фыркает. Заходит внутрь, переступает через меня, садится на пол и втягивает ноги над моими ногами.

– Здесь слишком тесно для двоих, - говорю я. – Сгинь.

Он фыркает снова.

– Ты что-то хотела.

– Подслушиваешь телефонные разговоры? – он пожимает плечами – что такого. – Мне нужен был Стив.

– Он занят.

– Я уже поняла, – разглядываю собственные пальцы. Ногти короткие, неровно обрезанные – (а у Ло всегда ухоженные руки) – кожа шершавая от холода. – А почему ты не занят?

И вдруг понимаю, что уже давно не видела его с кем-то. Уже давно. Поднимаю голову.

Он кривится.

– Брэн? Какого черта?

…

Стив должен был ждать меня. Судьба или не судьба – не знаю, но я верила снам, я выживала ради этих снов, я двигалась дальше, дальше и дальше только ради них. А потом, уже здесь, опустошенная, неприкаянная, я могла только смотреть на него и Ло, осознавать, что сны лгали.

Что Стив – не решение, Стив не поможет мне. И оно настигнет меня.

Я закрываю глаза и вижу себя и Брэна – в школьном туалете, в коридоре, на пороге его дома, в одной постели. Я вижу себя и Брэна, в разных ситуациях, в разных позах – и это все неправильно и ложно, потому что я должна ненавидеть Брэна, и я понятия не имею почему, но я должна. Наверное, мои сны подсказывали мне, что я должна ненавидеть его. Наверное.

Но сны лживы.

…

Я открываю глаза.

Он все еще здесь. Не там, на вечеринке, со Стивом, Ло и другими; он здесь, в тесной, холодной телефонной будке, со мной. Не говорит ни слова, и даже уже не пытается дотронуться до меня – (потому что я скажу – нет, я не могу; как всегда) – но он все еще здесь. Почему-то. Зачем-то.

И мне вдруг кажется, что он может меня понять….

(но он не может, он не был там, он не чувствовал оно)

… и даже если нет – это неважно.

Я протягиваю руку и касаюсь его руки. Наши пальцы сплетаются – (это неправильно) – и он тянет меня на себя, к себе. Я поддаюсь.

…

Он гладит тонкие, жесткие шрамы у меня на спине – осторожно, почти нежно. Я сижу у него на коленях, лицом к нему, опираюсь руками о стену, и мы очень, очень близко.

Я чувствую себя так, как не чувствовала уже давно. Живой. Целой.

Я прижимаюсь к нему, запускаю руки под его куртку, под свитер, под футболку, касаюсь его кожи – гладкой, теплой. Осторожно провожу по ней пальцами – (и у него тоже есть шрамы, я видела их, но никогда не дотрагивалась) – вдыхаю, выдыхаю; и наши губы встречаются.

…

Это неправильно, не так, как должно было быть, это слишком нежно, осторожно и чувственно; и я действительно могу. Я выгибаюсь, подаюсь к нему навстречу, позволяю ему расстегнуть мои джинсы и стянуть их вниз, позволяю дотрагиваться до меня везде; я отдаюсь ему в полном смысле этого слова.

А в моем сознании мелькают разрозненные картинки – Стив и Ло, Ло и Стив, рождественские гирлянды, спущенные бретельки черного платья, запах хвои… и ощущение – déjà vu-déjà vu-déjà vu – все это уже было, было со мной, но было не так.

…

Я выдыхаю. Он дотрагивается до моего подбородка, заставляет меня повернуть голову. Я смотрю на него, послушно; и он усмехается – злорадно и торжествующе, я бы сказала. Но это только на мгновение.

– Так что тебе надо было? – спрашивает он.

Я отстраняюсь, сползаю с него; натягиваю джинсы и застегиваю ремень. Он не двигается, не пытается привести свою одежду в порядок, он смотрит на меня – (шоу уродов) – и ждет ответа.

– Стив сказал, они хотят отправить меня в специализированное заведение.

Он хмыкает.

– Да ну. Неожиданно.

Я отворачиваюсь. Подбираю оторванную пуговицу, запихиваю в карман.

Наверное, я ожидала иной реакции. Наверное.

– Да ладно, - добавляет он. – Ты вполне себе нормальная. В некоторых вещах.

Я беззвучно смеюсь; тогда он дотрагивается до моего плеча, заставляет повернуться к себе. Я поворачиваюсь.

– Я не реву, не дергайся.

Он пожимает плечами.

– Мало ли. Так что ты хотела?

– Мой файл?

– Ха.

Он поднимается на ноги. Застегивается. Протискивается мимо меня к выходу, открывает дверь.

– Брэн, - окликаю его я. Он не оборачивается. Снег падает слишком густо, и ветер воет слишком сильно. – Брэн! – кричу я.

Он оборачивается.

– Бартер, значит? Ну-ну. Мне казалось, ты всегда спала на «основах теории рынка».

И он уходит.

…

Телефон звонит. Я отвечаю.

– Джи?

За окнами тихо и сумрачно, снег прекратился. Если смотреть вдаль, поверх домов, можно увидеть парк, озеро и лес вдали.

(мне всегда нравился вид из моего окна)

– Стив.

– Извини, - выдыхает он. – Я не хотел.

– Ничего, - пожимаю плечами. Прижимаюсь лбом к холодному стеклу. На стене висит фотография Ло, она улыбается.

(и, когда я вошла в эту комнату почти два года назад, рамка была черной)

– Я позову Ло.

– Нет, не надо. Я хочу поговорить с тобой.

– О чем?

– Это неправильно, - в который раз говорит он. – Неправильно.

И кладет трубку.

…

Я смотрю вдаль, на крошечную темную фигурку у озера, у самой воды, и мне кажется, я знаю – кто это.

Серые облака медленно ползут по серому небу.

…

7.

…

Я вижу ее во сне, иногда. У нее темные волосы, прямые, длинные. У нее смуглая кожа. Она маленькая, быстрая, ловкая; она проходит мимо столиков, уворачиваясь от ненужных прикосновений, и она всегда улыбается, прежде чем поставить на столик стакан с напитком. Оно окружает ее, но не касается.

На ее бейджике написано имя, сокращенное, чтобы его могли выговорить все – Джи. Она сильная.

…

Я сижу на снегу, у озера. Сегодня светло, солнечно, и я расстегнула куртку, повернулась, подставляя лицо солнцу.

Он подходит сзади.

– Скоро будет тепло, - говорит. – Уже почти весна.

– Да, - отвечаю. – Я тоже чувствую.

Он садится рядом, вытягивает ноги.

– Извини за вчерашнее.

Пожимаю плечами.

– Ничего.

Я поняла уже, я и Стив – это неправильно. Этого не будет. И я смотрю на воду и стараюсь не думать об этом.

А он кладет руку мне на колено.

– Ты пойдешь на занятия сегодня?

– Собираюсь. Хотя какая разница? Все равно это уже ничего не изменит.

Накрываю его ладонь своей.

– Стив…

Он стискивает мои пальцы.

– Слушай. Ты должна дать Ло шанс. Она не так плоха.

Я фыркаю.

– Ну да.

– Да. Поверь мне, я ее хорошо знал… Слушай, я не говорю, что ты хуже, просто Ло… это было правильно, что ли.

Я поворачиваюсь к нему. Он смотрит на меня, но не так, как Брэн, не как на персонажа шоу уродов.

– Почему ты говоришь в прошедшем времени?

Он протягивает руку, касается моего лица. Убирает прядь волос мне за ухо.

– Потому что теперь есть ты.

…

Я улыбаюсь. Это непривычно, странно – улыбаться. Но я почти счастлива. И я улыбаюсь.

Мы сталкиваемся в коридоре. Он идет мне навстречу, со своей вечной кривой усмешкой на губах, он задевает меня рукой, цепляет, тянет за собой в туалеты. Захлопывает дверь.

– Брэн, - выдыхаю я.

Улыбка исчезает. Я вспоминаю.

Он фыркает, отпускает меня, прислоняется спиной к двери и преграждает мне путь наружу. Хлопает по своей сумке:

– Твой файл. Здесь. Хочешь почитать?

– Да.

Я протягиваю руку, но он качает головой.

– Тогда дай мне что-нибудь.

– Что? Деньги?

Он фыркает, снова.

– Нет. Бартер, помнишь.

Я стискиваю зубы.

…

– Нет. Я не могу.

– Ты можешь.

– Нет.

И мы стоим так, напротив друг друга, и он смотрит на меня как обычно, а я думаю о Стиве и о том, что это все-таки судьба.

– Брэн. Пожалуйста.

Он пожимает плечами. Достает файл из сумки, сует его мне, поворачивается и уходит прочь.

А я смотрю на обложку, на полосу красного скотча, на имя – Лорен Томпсон. Смотрю молча.

…

– У меня твой файл, - говорю я.

Она сидит на столе, поставив ноги на стул, смотрит куда-то вдаль. И выглядит совершенно нормальной.

– На нем маркировка – тяжелый случай. Как у меня.

Она молчит.

– Ло. Ло?

– Ты не одна такая, знаешь ли, - наконец, говорит она. – Не только ты. Ты просто отгородилась этой своей непохожестью. И отталкиваешь меня всякий раз, когда я пытаюсь нам помочь.

– Ло…

– Заткнись, Джи. Теперь ты заткнись, ладно.

…

Я нахожу Брэна только перед последним занятием. Прохожу мимо одноклассников – (они хихикают и показывают на меня пальцем) – к нему.

– Ты дал мне не тот файл, - шепчу я. Наклоняюсь ближе, почти прижимаюсь к нему, и они все смотрят на нас как-то странно, подозрительно. – Это не мой. Это Ло.

– Тогда верни его обратно, - и он отталкивает меня.

Они смеются.

…

Я кладу файл на место, на верхнюю полку. Все файлы с красным скотчем на обложке лежат там. Все – два.

И я беру второй. Открываю.

Эвакуирован – большими буквами на обратно стороне обложки. Эмоционально нестабилен, склонен к насилию, социально опасен – на первой странице. Но это уже неважно.

Эвакуирован.

…

Я сползаю на пол, закрываю глаза, стискиваю зубы. Прокручиваю все в обратном направлении, снова, и все мелкие детали становятся на свои места. Манера говорить – четко выговаривать каждое слово, каждую букву. Смуглая кожа. Кошмары.

Мы друзья? Ха.

Если бы мы были друзьями, я бы знала. Знала, что он такой же, как я.

(мне вспоминается телефонная будка, и метель снаружи, снег)

И я смеюсь, потому что только я, Джи, могла ничего не знать – ни о Ло, ни о Брэне. Только я могла быть настолько зациклена на самой себе.

(здесь есть что-то еще, ускользающее, и я никак не могу понять что)

Кажется, этим утром я улыбалась.

…

8.

…

Иногда мне кажется, что мою память пропустили через мясорубку. Иногда – когда я сижу в кабинете Консультанта, и она пытается заставить меня вспомнить, а я вижу только разрозненные картинки, которые никак не складываются в общую картинку. Чего-то не хватает. Много чего не хватает.

…

Я помню, как все было там. Помню своих первых хозяев, свое первое убежище. Помню, как сбежала, как добиралась до границы – нечетко, но все-таки помню.

Я помню, разрозненно, обрывочно, что было до. Помню высотные дома и скоростные трассы, помню липкую жижу, которая должна была бы быть снегом, помню запах большого города. Но это все. Я не помню себя в этом городе. Не помню родителей. Не помню даже, были ли они, видела ли я их когда-нибудь.

Я помню, что видела во сне. В странных снах, в которых я была на месте Ло, со Стивом, с ее родителями, в ее городе. Размытые, блеклые, выцветшие воспоминания. И не мои.

Я не помню, как все началось. Не помню перехода от нормальной жизни к другой, не помню – где я была, что я делала в момент, когда все началось. Этих воспоминаний просто нет.

…

Иногда мне кажется, что я никогда не смогу стать нормальной. Снова стать нормальной. Иногда мне кажется, что они вытащили меня из того единственного места, где я могла бы жить, нормально жить; и я ненавижу их за это, за эту глупую попытку запихнуть меня туда, где все понятия не имеют.

В кабинете Консультанта нет моего файла. И, наверное, это конец.

…

Я стучусь дважды, он открывает. Отступает в сторону, чтобы я могла пройти, и я прохожу, снимаю куртку, сапоги, перчатки, бросаю на пол. Как всегда.

Он молчит. На нем форменная рубашка, рукава закатаны до локтя, воротник расстегнут. Мне хочется протянуть руку и дотронуться до него, но я не двигаюсь. Стою, неподвижно, и рассматриваю его – как впервые.

У него маленький шрам на нижней губе. Я никогда не замечала, раньше.

– Почему ты не сказал?

Он пожимает плечами.

– Если бы ты сказал, раньше, я бы…

И замолкаю. Не знаю, что я бы. Не гонялась за Стивом? Попыталась бы стать нормальной? Или стала бы нормальной, потому что он смог бы меня понять?

Не знаю.

Я протягиваю ему руку, ладонью вверх. Сдаюсь.

Он кривится.

…

Окна открыты, и я чувствую запах весны. Я лежу на кровати, вытянувшись, и дышу, глубоко – (и я всегда знала, когда придет весна) – а он лежит рядом, тоже вытянувшись, и – (вроде бы) – не спит.

Я знаю, что уж слишком поздно, и скоро все кончится, но мне хочется просто лежать, так, и ни о чем не думать.

(я всегда приходила к нему, когда мне надо было ни о чем не думать)

– Давай сбежим, а?

Он поворачивает голову. Фыркает.

– Нет, правда. Я не хочу в психушку, Брэн. Я не больная.

– Ну да, - хмыкает он. С сомнением. Но он всегда такой. И я не жду от него иной реакции. – Они тебя не отдадут, все равно.

Я переворачиваюсь на живот.

– Кто они? Томпсоны? Они спят и видят, чтобы меня сплавить. Им не нужна Джи. Им нужна только Ло.

– Ну да, - повторяет он. Так же.

И кладет руку мне на спину; и рука у него теплая.

– Ты не веришь мне, – вдруг понимаю я. – Ты, такой же как я, и ты не веришь мне. Почему?

– Потому, что я не такой же, как ты, – отвечает он. И убирает руку.

Пахнет тающим снегом, весной. Я закрываю глаза.

…

Когда я вижу его – это как будто бы кто-то щелкнул выключателем, и в темной комнате вспыхнул яркий свет. Когда я вижу его – на противоположной стороне дороги, слишком тепло одетого, неместного, я вспоминаю, как все началось.

(я не такой же, как ты)

…

Я возвращаюсь домой. Поднимаюсь наверх, на второй этаж, в комнату. Стягиваю всю свою одежду, распускаю волосы, забираюсь в постель и сворачиваюсь клубочком. Я вспоминаю.

Я никогда раньше не задумывалась, способна ли я убить. Наверное, может быть, но всерьез я об этом не задумывалась. Не думала я и потом, тогда, ночью, когда я пробралась наверх, к хозяевам, и убила их всех. Во сне.

Дурная кровь, сказали бы здесь. Дочь серийного убийцы, что с нее взять.

Я помню большой город, запах большого города. Помню, кто научил меня защищаться – (отец) – и помню то, как я плакала, когда его не стало. Я не рассказывала об этом, даже маме.

(ты добежишь, детка?; тогда беги)

Я вспоминаю, что такое оно – это состояние, когда сердце бьется часто-часто, от страха, в предвкушении; вспоминаю эту смесь чувств.

(или я расскажу ему; расскажешь что?; о тебе)

…

Я одеваюсь, и черное платье с тонкими бретельками мне теперь велико, я подтягиваю лямки наверх и завязываю узлом. Расчесываю волосы. Спускаюсь вниз.

Мама накрывает на стол. Четыре тарелки – одна ей, одна мне, одна отчиму, одна…

– Она не придет, - говорю.

Мама оборачивается. У нее темные круги под глазами, мелкие морщинки в уголках глаз. Раньше их не было.

– Она не вернется.

…

Я звоню Стиву из той же телефонной будки.

– Привет.

– Ло? – спрашивает он. Потом поправляется, – Джи.

Я пожимаю плечами. Какая разница.

…

Мы встречаемся там же. В будке темно и тесно, и мне приходится прижаться к самой стене, когда он забирается внутрь. Он смотрит на меня, и я, наконец, понимаю, что же значит его взгляд – смесь надежды и недоверия.

– Я вернулась, - говорю. – Я же обещала.

Он дотрагивается до меня, до моего платья, а потом закрывает глаза и отступает чуть назад.

– Я вернулась, правда.

– И что теперь, - спрашивает он.

– Не знаю, - отвечаю. – Но мы же разберемся, да?

Он кивает. Обнимает меня, и это действительно похоже на возвращение.

…

Я захожу без стука, толкаю дверь и захожу. Он оборачивается – (шоу уродов) – хмыкает.

– Чего это ты?

Пожимаю плечами.

…

Четыре с половиной года назад здесь пахло хвоей. Четыре с половиной года назад, когда я была еще другой, правильной, за окнами мерцали рождественские гирлянды, и Стив ждал меня в моей комнате, в моем доме.

Четыре с половиной года назад он так же вот обернулся, посмотрел на меня, как на персонажа шоу уродов, и хмыкнул.

(классное платье)

…

– Джи?

Он делает шаг вперед, ко мне.

– Ее звали Сейджи, - говорю. – Она сократила до Джи, чтобы все могли выговорить.

Он останавливается.

…

Четыре с половиной года назад я положила конверт с деньгами на книжную полку. Улыбнулась, смущенно, потому что для меня это было впервые – давать взятку кому-то, кто угрожал рассказать всем, что я дочь серийного убийцы, хотя я и не верила, что это правда.

Четыре с половиной года назад он пересчитал деньги, фыркнул и налил мне шампанского в высокий бокал.

(за удачную сделку, Ло)

Я выпила.

…

– Ты ненавидел Лорен, - говорю. Он смотрит на меня, как-то странно, по-новому. Молча. – Она вела себя, как избалованная эгоистичная сука, которая понятия не имеет, и ты ненавидел ее.

Он качает головой.

– Не совсем.

Я закрываю глаза.

(я хотела, чтобы он начал отрицать, возражать, спорить; хотела, чтобы он сказал, что это не он, что я обманываюсь, и мои воспоминания ложны)

…

Четыре с половиной года назад, когда наркотик еще не начал действовать, я пыталась сопротивляться. Прокусила ему губу, сильно, и я до сих пор помню вкус его крови.

(та часть меня, которая еще оставалась Ло, а не Джи, твердила мне, что я ненавижу Брэна; что мне есть за что ненавидеть Брэна)

Четыре с половиной года назад он нес меня по пустым заснеженным улицам, куда-то; четыре с половиной года назад, потом, я очнулась в каком-то грузовом вагоне, везущим меня на юг. Туда.

Я мечтала о том, как убью его.

…

Он дотрагивается до моего плеча. Я открываю глаза. Он рядом, близко, и я твержу себе, что он опасен, и весь его вид – (я не причиню тебе вреда) – это иллюзия.

– Смешно, да? Когда я вернулась, меня все время тянуло к тебе. Потому что я чувствовала, что ты мог бы понять.

Он тянет меня к себе, ближе; я не сопротивляюсь. Прижимаюсь к нему.

(ненавижу его)

– Ты был прав, кстати. Мой отец действительно серийный убийца. Его сослали туда, на войну. Мы встретились там.

Он молчит.

– Я ненавижу тебя, знаешь?

– Догадываюсь.

И я все еще прижимаюсь к нему.

…

У меня в руке нож, и я держу эту руку за спиной. В зеркале на потолке отражаемся мы; и я прижимаюсь к нему, обнимаю его одной рукой, а другой стискиваю за нож. Рукоятка горячая от моих горячих ладоней.

(отец рассказывал, как он убивал их)

За окнами снова начинает падать снег, и весной уже не пахнет.

…

– Назови меня по имени, - прошу я. – Пожалуйста.

– Джи, - говорит он. – Сейджи.

Я качаю головой.

– Нет, ее никогда не было. Назови меня по имени.

Закрываю глаза.

(и я упрашивала его сбежать со мной, вместе)

– Ло, - выдыхает он.

Я открываю глаза.

…

( – f – )

@темы: Фанфики

---

Название: Мне снится один и тот же странный сон, снова и снова...
Автор: Renna
Фандом: original fiction
Рейтинг: R (за некоторое количество "крепких словечек" и немного "взрослых тем" - в общем, кто предупрежден, тот вооружен)
Вампиров нет. Есть шизофреники.
1-5Я не могу вспомнить, закрыли ли мы дверь.

Думаю об этом, о закрытой-незакрытой двери, пытаюсь повторить все, что было до того, как мы вошли сюда, и что было сразу после. Но не могу.

Его руки стискивают мои бедра. Юбка уже задрана выше пояса – (ненавижу юбки) – блузка полурасстегнута; и он быстро-жадно-бесстыдно лапает меня. Или нет. Или не лапает. Так или иначе, но это вовсе не так ужасно, как я всегда думала. Практически не так.

Я выдыхаю. Упираюсь ладонями ему в грудь, отталкиваю. Он кривится – недо-насмешка и недо-раздражение. Вид я так и знал. И лучше бы он и правда так и знал. Заранее. До того, как мы бы очутились здесь.

– Дверь, - бормочу я. – Дверь.

– Какая разница, - отмахивается он.

И его рука снова скользит вверх по внутренней стороне моего бедра, к месту назначения. И – (ненавижу это ощущение) – я почти не возражаю. Почти. За исключением того, что это я – Джи – в расстегнутой блузке и задранной юбке, прижимаюсь спиной к кафельной стене школьного туалета, и это он – Брэн – лапает меня так, словно бы не он когда-то – (в прошлом году) – отравлял все мое существование своим присутствием.

Отталкиваю его, снова.

– Нет. Нет.

– Нет? – хмыкает он.

И продолжает.

Его рука уже там, и – (это чувство я тоже ненавижу) – мне не по себе. Не по себе от того, что это все-таки абсолютно-абсолютно, в корне, неправильно, и не по себе от того, что мне все-таки немножко приятно. Все-таки.

Но за все-таки начинается запретная зона. За все-таки начинается та часть моего сознания, моей памяти, меня, которую я упорно пытаюсь отбросить. Подальше. Навсегда.

…

Я отталкиваю его еще раз, сильно, и он отступает назад. В зеркале за его спиной я вижу свое отражение – растрепанная, раскрасневшаяся.

– Нет, - говорю я. Дыхание сбившееся, неровное, и нет получается неубедительным. Он делает шаг вперед, я вытягиваю руки перед собой, как бы защищаясь. – Я не могу. Ладно?

Он пожимает плечами.

– Ты можешь.

Он говорит ровно, не запинаясь и не задыхаясь. Не как я. Он четко выговаривает каждое слово и, я бы даже сказала, каждую букву. Почти без выражения.

Я смотрю на него – и я терпеть его не могу, все еще терпеть его не могу. За все. И за то, что я кажусь такой – распущенной, грязной, недотраханной; а он такой же, как всегда. Охуенно невозмутимый.

Да. Да.

– Иди ты. Иди ты…

…

Он хлопает дверью, я не оборачиваюсь. Умываюсь холодной водой, вытираю лицо и руки бумажным полотенцем. Поправляю одежду.

И выхожу тоже.

Коридор длинный, пустой и темный. В конце из-под плотно закрытой двери пробивается узкая полоска света, но и только. Голоса, смех – все приглушенное, сливающееся в один общий шум. Фоном.

Я стою в темном, пустом коридоре, и мне кажется, что я давно уже не здесь. Что здесь меня никогда не было. Мне кажется, что я там, и никогда – никогда – оттуда не выбиралась. Кажется, что я толкну сейчас вот эту дверь рядом, и она откроется, и комната за ней будет пустой, пыльной, пол усыпан битым стеклом, а за выбитыми окнами будет оно.

Потому что оно никогда не заканчивается.

…

– … Джи? Она больная.

Ло смеется. Брэн смеется. Стив смеется. Парень рядом с ними смеется. И кто-то еще смеется.

– Там, откуда она взялась, они все больные. Ну, ты же знаешь. Она оттуда.

Сестренка Ло. Никогда не устает рассказывать одну и то же историю. Это же новость, а новости здесь редкость. Какие могут быть новости в маленьком, скучном и псевдо-курортном городке, когда курортный сезон уже давно закончился? Ни-ка-ких.

Вот Ло и твердит одно и то же.

Я прохожу мимо и пытаюсь не обращать на них внимания.

…

Я звоню дважды, на лице дежурная улыбка. Вроде бы улыбка. Ло бурчит, что мне лучше бы вообще не улыбаться, ее моя улыбка бесит. Остальные молчат, но я думаю, может быть, их бесит тоже.

Но я все равно улыбаюсь.

Мне хочется, чтобы дверь открыл Стив. Я скрещиваю пальцы, чтобы это действительно был он, и чтобы он обрадовался мне. Всякий раз, когда я прихожу сюда, я надеюсь, что дверь откроет Стив, а потом… потом что-то будет. Я правда надеюсь.

Но открывает Брэн.

…

На нем все еще форменная рубашка, уже без галстука и расстегнутая, рукава закатаны до локтей. Он кривится при виде меня – (он так улыбается?) – но это как всегда.

Я захожу вслед за ним, снимаю обувь, скидываю куртку и школьную сумку прямо на пол. Мне хочется еще и снять колготки и шлепать по гладкому паркету босиком, но пока Брэн стоит здесь, рядом, я не смогу.

Все-таки не смогу.

– Только не начинай, - говорит он.

Как всегда у него – обрывочные фразы без начала и конца, и едва ли с серединой. Как всегда – я не понимаю, о чем он.

– Что? – огрызаюсь. – Раздеваться?

– Болтать. Об отношении. Как вы любите. Типа – ах, как ты можешь обо мне так говорить, и все такое. Башка и без того болит.

Вы – глупые девчонки. Наивные, глупые девчонки. Влюбленные в Стива – (потому что Стив – это Стив) – и все оканчивающие в одном месте – в постели Брэна. Постели в кавычках. Это может быть кабинка туалета, например.

Хорошо быть братом Стива, да?

Иногда мне кажется, что у них договоренность. Эй, братишка, ты не будешь ебать вон ту девку? Нет? Тогда я выебу.

– Не буду.

Даже не собиралась. На самом деле. Мне все равно, что говорит обо мне Брэн. Мне вообще, в общем-то, все равно, что думает-делает-чувствует Брэн. Хотя стоп. Он не чувствует.

– А раздеваться можешь, - фыркает он.

Поворачивается ко мне спиной и уходит в свою комнату. Я плетусь за ним.

…

Мое имя не Джи, Ло не моя сестра и у меня с Брэном нет никаких отношений. Я так считаю. Два года назад так было. Два года назад я даже не думала о том, что где-то еще остались такие места, куда оно еще не добралось.

Оказалось – остались. И не одно. И не два. А много.

Большая-большая территория, где все живут так, словно ничего не происходит, только смотрят иногда вечерние новости и перетирают между собой – ну вот как же так, опять отсталые страны между собой передрались. Для них это размытые картинки по телевизору, лишний повод собрать деньги на помощь нуждающимся, показать, какие же они лояльные и милосердные, «усыновив» эвакуированного ребенка почти-сироту.

Мое имя не Джи, но одним из условий, которое мне поставили на границе, было забыть об этом. Я четко помню высокую, худую женщину в белом халате, маске и резиновых перчатках до локтя. Помню больничную палату на границе, и как она ощупывала меня во всяких местах, как задавала едкие вопросы. Помню, как лгала в ответ. Помню, что мне очень хотелось сдержать обещание, которое я дала; потому что «если ты сдерживаешь обещания, детка, все будет хорошо». В это я верила.

…

2.

…

Мне снится один и тот же сон. Я не могу вспомнить его, просыпаясь, но он мне снится, и он один и тот же. Это я помню. Не могу забыть это ощущение – только что оттуда – когда я открываю глаза, в первый момент. Когда мне еще очень-очень трудно дышать, и я еще не до конца понимаю, что я не там.

Не во сне.

У меня всегда были яркие сны.

…

Я открываю глаза – (только что оттуда) – и потолок над головой зеркальный, и в зеркалах отражается комната, отражается пол, отражаюсь я. Я лежу на спине, навзничь, впиваюсь ногтями в ковер, словно бы пытаюсь удержаться, не упасть, не соскользнуть. Занавески не задернуты, и за окнами метель, ветер, и снег липнет к оконному стеклу.

Уже стемнело.

– И что ты видела? – спрашивает он. Я вижу его в зеркале, отражение, перевернутое вверх ногами; он сидит на кровати и смотрит на меня, ухмыляясь – как на новый номер из шоу уродов.

Я сажусь, подтягиваю колени к груди. Мне холодно; за окнами метель, и я не люблю холод, и боюсь снежных бурь.

Брэн смотрит на меня, и я почти чувствую его взгляд.

– Как обычно. Что-то.

Он фыркает.

…

Я всегда твердила одно и то же. Они не понимают. Они не могут понять. Ни один из них – ни Ло, ни Брэн, ни даже Стив. Это просто не для них.

Оно их не коснулось.

Я делю людей на тех, кто знает, и тех, кто понятия не имеет. Может быть, это и плохо. Я немного жалею их, всю группу с лейблом понятия не имеют, потому что оно коснется всех, рано или поздно, и им только придется с ним столкнуться, только придется сломаться и собраться потом заново. Но, отчасти, я завидую им. Потому что они пока еще правильные.

…

Я стараюсь не привлекать внимания. Выскальзываю на улицу, когда уже темно, и когда вся семья Андерсенов уже дома, уже где-то наверху. Не здороваюсь и не прощаюсь, и надеюсь-надеюсь-надеюсь, что никто, кроме меня и Брэна, не знает, что я бываю здесь.

Мне нельзя бывать здесь.

На улице снег, и в свете разноцветных фонарей он кажется разноцветным – красным, желтым, синевато-белым. На улице снег, и он белый, чистый – не похож на тот снег, к которому я привыкла. И его много. Его слишком много.

…

Я выросла в городе, где снег шел лишь иногда. В городе с большими домами и грязными скоростными трассами; в городе, где снег всегда превращался в грязное, липкое месиво в тот же день, как выпадал.

Я закрываю глаза, и от холода щиплет кожу. Закрываю глаза, и мне кажется, что сейчас, вот-вот, кто-то окликнет меня по имени.

…

– … Джи!

Я вздрагиваю. Чувствую, как кто-то дотрагивается рукой до моей руки, и отшатываюсь. Отпрыгиваю в сторону прежде, чем открываю глаза.

(я боюсь прикосновений)

Он удивлен. Его удивление всегда очевидно. Любое его чувство всегда очевидно. Потому что Стив – это как открытая книга. Или потому, что Стив хочет казаться открытой книгой.

Снег тает на его губах – (наверное, поэтому они всегда кажутся сухими, потрескавшимися, обветренными) – и он смотрит на меня, удивленный.

– Привет, - тихо говорю я.

– Привет, - отвечает он.

И за его спиной, там, посреди снежного бурана, темная фигурка Ло, моей правильной сестренки Ло; и снежинки падают на ее распущенные волосы, светлые, будто бы выгоревшие на солнце, хотя они не могли бы выгореть на солнце, потому что здесь не бывает солнца – здесь есть только зима-зима-зима, вечная зима.

И там, за его спиной, в освещенном окне на втором этаже, темный силуэт Брэна, и он опирается ладонями на подоконник, и смотрит вниз, на меня, на нас, как на очередную сценку из его любимого шоу уродов. И его кожа смуглая, будто бы загорелая, и она не может быть смуглой, потому что здесь нет солнца, и нет загара.

Всего этого не может быть.

И я повторяю, вслух:

– … этого нет.

…

Мне снится один и тот же сон.

Я просыпаюсь от собственного крика, и слышу, как на соседней кровати ворочается Ло. Мои крики не дают ей уснуть.

(и странно, что она до сих пор не пожаловалась родителям)

Я хочу извиниться, но прикусываю язык, потому что я ненавижу Ло большую часть времени, слишком хорошую и слишком правильную Ло, которую любят все, и которая не знает, что такое оно. Я прикусываю язык, и кровь во рту солоноватая, и я лежу в темноте, пытаюсь дышать, и твержу себе, что я ненавижу-ненавижу-ненавижу Ло. Ненавижу их всех.

Потом я засыпаю снова, и мне опять снится кровь.

…

3.

…

Дверь приоткрыта.

Они там, Стив и Ло, и дверь приоткрыта, и узкая полоса света пробивается сквозь эту щель в темный коридор. Они отражаются в зеркалах, справа и слева, по стенам, в зеркалах на потолке. Она сидит у него на коленях, обнимает его; и ее светлые волосы смешиваются с его светлыми волосами, и они похожи друг на друга, как брат и сестра – бледные, светловолосые, красивые.

Ло красивая.

За окнами мерцают гирлянды – (рождественские гирлянды?) – разноцветные фонарики вспыхивают и гаснут. Пахнет хвоей. На ней черное платье, открытое, легкое, и юбка задралась вверх, бретельки спущены вниз.

– Я вернусь, - шепчет она. – Я сейчас вернусь…

…

Я просыпаюсь. Серые предрассветные сумерки за окном, медленно светлеющее небо. Морозные узоры на стеклах. И ощущение déjà vu. Это было. Было. То, что я видела во сне, было. Только вот не со мной.

Ло спит, накрывшись одеялом с головой. Я слышу, как тикают часы в гостиной, и как скрипит пол в комнате родителей. Уже почти утро.

Я закрываю глаза снова, и пытаюсь думать о Стиве.

…

Мне кажется, что я знала его всегда. Что он всегда был рядом, постоянно со мной. Что я видела его в моих снах, раньше, до того, как я попала сюда, до того, как выбралась оттуда.

Но мои воспоминания размытые и нечеткие. И, может быть, я действительно не могла видеть Стива раньше.

Я пытаюсь думать о Стиве, о его руках, касающихся моего тела, о его губах, касающихся моих губ; но я вижу Брэна, кривую усмешку на его губах, и других, безымянных, темные силуэты без лиц, обступивших меня. И это их руки, не руки Стива, касаются моего тела, это их руки причиняют мне боль, и заставляют кричать, кричать-кричать-кричать, от страха, от безысходности.

Я всегда думала, что если что-то случится, я буду вести себя совсем по-другому. Но когда пришло оно, я могла только кричать. Беззвучно.

…

– Закрой дверь, - говорит Консультант.

Я закрываю. Сразу становится тихо, только ветер еле слышно воет за окнами. Замираю там, у дверей – сумка на плече, тяжелая, и моя форма опять в беспорядке, опять не выглажена как следует.

В коридоре Ло с подружками, смеется, сплетничает. Ло – хорошая девочка, девочка без проблем.

Консультант хмурится.

– Как ты хочешь, чтобы я тебя называла?

На ее столе две папки, обе толстые, обе раскрыты. Одна из них моя, наверное.

– Джи, - говорю. – Называйте меня Джи, Консультант.

Она хмурится. Почти незаметно, но я слишком часто бываю здесь, и я замечаю. Я – тяжелый случай, говорят.

– Почему Джи?

– Потому что это мое имя.

Каждая моя консультация начинается одинаково. С имени. Это как проверка. Помню ли я еще, кто я на самом деле.

Я помню.

Там меня звали Джи.

– Садись, Джи.

Я сажусь. Стул неудобный, жесткий, но я привыкла. Я сажусь на его край, одергиваю юбку, сплетаю пальцы.

Мне кажется, что я слышу смех Ло в коридоре.

…

– Как твои дела, Джи?

– Хорошо.

– Тебе все еще снятся кошмары?

– Нет, - поспешно. Слишком. Консультант понимает, что я лгу. Хмурится.

– Как дела у Лорен, Джи?

– Спросите ее сами, - огрызаюсь. Все любят спрашивать меня о Ло. Будто бы я должна знать все о ней.

Консультант быстро пишет что-то на белом листе бумаги.

…

– Ты должна постараться завести друзей, Джи. Постараться. Почему ты больше не общаешься с Мини? Или с Дорис?

– Это подружки Ло, Консультант. Они не станут общаться со мной.

– А ты попробуй. Вдруг…

– У меня есть друзья, - отвечаю.

(ложь)

Но мне должно стать лучше, иначе все станет хуже. Так говорят.

– Кто? Лорен?

– Стив. Брэн.

Консультант переворачивает лист.

…

– Эй.

Он стоит, прислонившись к стене, и смотрит на меня как обычно.

(шоу уродов, да)

– Как оно?

Я не сразу понимаю, что он говорит о консультации. Я замираю, застываю на месте, как и всегда, когда я вспоминаю оно. Оно и его монстров.

Мне кажется, что в коридоре пахнет дымом.

…

Он встряхивает меня. Он уже рядом, и у него теплые руки. Мне почему-то хочется прижаться к нему – (мне холодно) – и не вспоминать. Ни сейчас, ни потом.

Но я ненавижу его.

Вроде бы. Должна бы.

– Не зависай.

И он приподнимает мою голову за подбородок, заставляет смотреть на него, ему в глаза…

(…мне вспоминается кабинка в женском туалете, вспоминается темный коридор и вспоминается его комната, и это почти как всегда…)

… я тянусь к нему.

…

– Брэндон! – кричит Консультант. – Заходи.

Он отталкивает меня, я шарахаюсь в сторону. Роняю сумку, листочки с записями разлетаются по всему коридору.

Когда я поднимаю голову, он уже там, в кабинете Консультанта, и дверь снова плотно закрыта. Кровь шумит в ушах.

…

4.

…

Разноцветные лампочки мигают; снег падает редкими, крупными хлопьями на протянутую ладонь. Я стою, протянув руку к звонку, но не могу заставить себя позвонить.

Внутри, в доме, свет, музыка, темные силуэты, дергающиеся в странном ритме. Внутри, в доме, наверное, Ло; и я представляю себе, как она танцует – изгибается-извивается в чьих-то руках, и спутанные волосы липнут к ее влажному от пота телу.

(эй, детка!)

В оконном стекле я вижу свое отражение – бледное, блеклое; круги под глазами и обветренные губы. Я не похожа на Ло. Я не Ло.

И я поворачиваюсь, чтобы уйти.

…

– Стой.

Дверь открывается, и на короткое мгновение свет и музыка вырываются наружу, в тихий, снежный вечер. Свет, музыка и одно из тех безумных созданий. Худшее из них.

Брэн.

Он произносит – стой; и не говорит ничего больше, просто стоит, прислонившись спиной к двери, в своей излюбленной позе. На нем только черная майка и джинсы, и капельки пота блестят на его шее и обнаженных руках, и ему должно быть холодно, но по нему этого не заметно.

А мне холодно.

– Что?

Он пожимает плечами.

– Боишься?

– Нет.

Но я боюсь.

– У тебя вечеринка, - добавляю. – Я не люблю вечеринки.

Пожимает плечами, снова.

– А что любишь? Шмотки?

– Я не Ло. Это Ло любит шмотки, сплетни и вечеринки. Не я.

Он смеется. Хриплым, неприятным смехом.

– Тогда, наверное, ты любишь Родину.

…

Ло танцует на столе. Спутанные волосы, влажные губы. Край кружевного чулка, выглядывающий из разреза платья. Стив, рядом с ней, рядом с ее подружками – маленькими злыми копиями Ло.

Ей подражают почти все.

Я снимаю куртку, стягиваю через голову свитер. Наклоняюсь, чтобы снять сапоги, и только тогда кто-то хлопает меня по заду.

– Эй… Джи, да? Оторвемся вместе?

Ло вдруг замирает, поворачивается, замечает меня и кривится.

– Отвали! – кричит она.

А потом смеется. Она пьяна.

…

Я ищу кого-нибудь – Брэна или Стива, или, может быть, угол, куда я могла бы забиться. Я уже жалею, что согласилась и зашла, но мне надо быть социальной. Как сказала Консультант – или так или в специализированном заведении.

Ты должна стать Лорен, сказала она. Именно так – стать Лорен. Будто бы это возможно – стать Ло.

…

Наверху темно, и почти даже тихо. Я сижу на ступенях пыльной, узкой лестницы, ведущей на чердак, пью прямо из бутылки и получаю свою долю вечеринки. Деревянные поручни шершавые, неровные и пахнут плесенью.

Как там. Там я тоже пряталась на темных, грязных чердаках и надеялась, что никто меня не найдет. И оно не найдет.

…

Он подкрадывается незаметно. Мне всегда было интересно, где он научился передвигаться так бесшумно, где научился так красться. Но ему идет, по-моему, ему идет; потому что в этом весь он – найти, выследить, уничтожить.

Кажется, я должна была ненавидеть его. И, кажется, я не помню – за что.

– Интересную вещь мне тут сказали, - говорит он. – Ты назвала меня твоим другом.

Он садится на ступеньку выше меня, и, если я откинусь назад, я смогу коснуться его.

– Да.

Он тихо смеется. Дотрагивается до моих волос, наматывает на руку, тянет на себя. Я выгибаюсь назад, поддаюсь. Его дыхание теплое, пахнет алкоголем и чем-то еще.

– Надо же. И что дальше?

Я пытаюсь пожать плечами, но он держит меня за волосы, и это больно.

– Почему нет? Я провожу с тобой больше времени, чем с кем-либо еще.

Он фыркает. Даже если я бы и смогла повернуть голову, я все равно не разобрала бы в темноте выражение его лица. Я только чувствую, как он смеется, беззвучно, и это передается мне.

Потому что это смешно. Я и Брэн. Это смешно.

…

– Он сука.

Она догоняет меня, и идет рядом. Не увязает в снегу, не спотыкается. Она выросла в этом городе, и она принадлежит ему, она часть его. Вечный снег и низкие, засыпанные снегом дома – это ее фон.

Она никогда не брела босиком по грязи и пыли, избитая и исцарапанная, искусанная насекомыми, больная. Она никогда не знала, как выглядит оно.

– Он сука, - повторяет она. – Брэн – сука, и ты это знаешь.

– Заткнись, - огрызаюсь я. – Это не твое дело.

– Мое, - возражает она. – Это мое дело.

Я качаю головой и иду быстрее. Она отстает.

…

Я уже у озера, когда он догоняет меня. Я уже у самой кромки воды – незамерзающей, темной, зеленоватой воды – когда он догоняет меня, и зовет – Ло. А потом поправляется, поспешно – Джи.

Я не оборачиваюсь.

Стив и Ло – это правильно. Это очень-очень правильно, а вот Стив и Джи – это нет. Я вижу его отражение в темной воде, он стоит у меня за спиной, руки в карманах, и его бледная кожа раскраснелась от холода. Белые снежинки тают в зеленоватой воде.

– Мне нужно поговорить с тобой.

– Говори.

И я стискиваю зубы, чтобы не сказать лишнего, чтобы не сказать сейчас все – все-все-все, что он должен был быть рядом, что я видела его, видела.

– Они запрещают мне разговаривать с тобой, но, думаю, ты должна знать..., - он осекается. Оборачивается, озирается по сторонам. Я терпеливо жду. Он тоже пьян, и это заметно. – Они хотят отправить тебя обратно.

– Обратно?

Обратно – это не туда. Туда я, может быть, и хотела бы вернуться, в то место, которому я принадлежу – так, как Ло принадлежит этому городу. Но они не про то обратно. Они про специальное заведение. Про психушку.

Они думают, что я больна и социально опасна.

…

– Джи, - он протягивает руку и касается моей руки. Мы отражаемся в темной воде – как он и Ло отражались когда-то в зеркалах – и он стоит чуть позади меня, и его пальцы сплетаются с моими пальцами. И это правильно. Я уверена, он тоже это чувствует.

– Это неправильно, Джи, - говорит он. – Это не должно быть так.

И я хочу что-то сказать, но он продолжает:

– Я всегда знал, что мы с Ло должны быть вместе. Все было решено давно, заранее, за меня – и я должен был, наверное, сопротивляться, но я не сопротивлялся, потому что я тоже хотел быть с Ло… но…

Он наклоняет голову, прижимается лбом к моему плечу. И мне очень хочется, чтобы на мне не было свитера, не было куртки, не было даже футболки – чтобы его кожа касалась моей кожи. И это было правильно.

Снег тает в темной воде.

– Что тебе мешает?

Он фыркает – коротко, быстро, почти как Брэн.

– Ты.

…

Я не звоню и не стучусь. Вхожу прямо так, толкаю дверь, и она открывается; внутри темно, тихо и пусто – на полу разбросан мусор и пустые пластиковые стаканчики. Мои ноги липнут к полу, разноцветная оборванная мишура шуршит при каждом моем движении.

Никого нет.

Я прохожу наверх, не раздеваясь, не снимая обуви. Шлепаю в грязных сапогах вверх по лестнице, к третьей двери. Толкаю ее.

Он спит. Лежит поперек кровати, поверх одеяла, вытянувшись – один, все в той же черной майке и все в тех же джинсах. На полу несколько пустых бутылок, одна перевернутая. Его рука свешивается с кровати.

Я стою и смотрю на него, спящего, и моя решимость медленно убывает. Я закрываю глаза и понимаю, что все-таки не могу. Не могу.

У меня кружится голова.

…

5.

…

Он стискивает мою руку.

– Добежишь?

Киваю. Во рту сухо, песок липнет к губам и лезет в рот. Поворачиваю голову, чтобы взглянуть на него, он криво улыбается мне в ответ, и в глазах у него отражается оно.

Тогда я бегу.

…

Я просыпаюсь от крика.

Но я не задыхаюсь. Не дрожу. Касаюсь рукой своего лица, и мои щеки сухие, слез нет. Тогда я открываю глаза и понимаю, что кричала не я.

…

Я смотрю на него и вижу словно бы впервые. Я смотрю на него, приподнявшись на локтях, и отмечаю темные круги под его глазами, кровь на его ладонях, кровь на его губах. Я смотрю на него в этот самый, первый момент, когда он еще не окончательно пришел в себя от своего кошмара, и понимаю, что он очень, очень-очень-очень похож на меня.

(мы похожи?)

Потом он кривится – как обычно, как всегда, и это ощущение исчезает.

(я ненавижу его?)

…

– Какого? – спрашивает он. Это вместо что ты тут делаешь или чего-то подобного.

Я пожимаю плечами. Одеяло сползает ниже, и на мне только его форменная рубашка, а вся моя одежда раскидана по полу. Но он одет и одет все так же, и это меня успокаивает.

– Кошмары снятся? – подкалываю я. – Расскажешь?

Он фыркает. Стягивает майку через голову, отбрасывает в сторону.

– Какого? – повторяет, и я снова пожимаю плечами.

– Мы же друзья, да? А друзья должны друг другу помогать.

Он расстегивает джинсы, и я отворачиваюсь. Я не помню, что было вчера, после того, как я разговаривала со Стивом, а потом прибежала сюда, к нему, и застала его спящим. Не помню, что такого я делала, что оказалась утром рядом с ним в постели, полураздетая.

Но, видимо, ничего.

– Помогать, говоришь? – хмыкает он. – Тогда помоги мне убраться.

…

Мы убираем молча, каждый в своем углу гостиной. Собираем грязные стаканчики, мишуру, мусор, осколки стекла. Я смотрю на него, иногда, украдкой, но он даже не оборачивается на меня.

– Эй, - наконец, говорю я. – Что тебе снилось?

– А тебе? – парирует он.

– Мне снится Родина, - отвечаю я. И смеюсь.

– Надо же, - кривится он. – И где ты родилась?

– В большом городе. Там были скоростные трассы и высотные дома. И тепло.

Он оборачивается, впервые. Смотрит на меня как обычно.

– Да ну, - тянет он.

И смеется. Как-то нехорошо так смеется.

…

– Брэн, ты…, - он осекается. Замирает на пороге и смотрит на меня. А я прикусываю язык и беззвучно проклинаю все на свете, особенно то, что сделало Стива и Брэна братьями и заставило их жить в одном доме.

Потому что я так и не оделась.

И потому что после вчерашнего, когда мне так хотелось не думать о Стиве, и я прибежала сюда, мне стыдно смотреть ему в глаза. Почему-то, я чувствую себя виноватой.

– Привет, - улыбаюсь.

– Привет, - отвечает он.

Брэн за его спиной кривится в своей обычной манере.

…

Я одеваюсь, и одеваюсь медленно, потому что мне некуда торопиться. Он стучит, и я заранее знаю, что это может быть только он, потому что Брэн не стал бы стучать, Брэн бы просто толкнул дверь и вошел внутрь, и плевать, что я тут. Брэну на все плевать.

– Так вы теперь..., - начинает он.

– Нет. Это ничего, так, - торопливо поправляю я. – Мы просто напились вчера все. А Ло разве не осталась?

Он усмехается, с какой-то странной горечью.

– В смысле – у меня? Нет.

– Почему?

– Тебе лучше знать, наверное, почему, - он смотрит на меня, я натягиваю брюки, и он отводит взгляд. – Все как-то неправильно.

– Из-за меня?

Он долго молчит. Настолько долго, что я уже не уверена, что он вообще ответит. Но он отвечает. Когда я уже полностью одета и готова уйти.

– Да. Отчасти.

Я кусаю губы.

(честно)

– Тогда ты должен радоваться, что скоро я перестану мешать вам с Ло.

…

Я думаю об обратно, и мне не нравятся все возможные варианты. Слишком четко я помню их специальное заведение, слишком ярко это воспоминание в моем сознании. Кажется – стоит протянуть руку, и я смогу коснуться мягких стен, стоит вздохнуть поглубже, и я почувствую запахи крови и рвоты.

Я закрываю глаза и пытаюсь думать; но все, что приходит мне в голову – это оно. И то, что я никогда от него не избавлюсь.

…

– Ты никогда не поймешь, хорошо? – срываюсь я, когда Ло пытается поговорить со мной. Когда Ло плюхается на соседнюю кровать, заправляет волосы за уши, доверительно улыбается и пытается поговорить со мной. – Даже если они отправят меня туда, тебе только легче станет. Ты же никогда не хотела сестры. Никто не хотел, чтобы я здесь появлялась. Никто.

И она улыбается – натянутой, вымученной улыбкой. И кивает.

– Да. Но ты появилась, Джи, и мне не все равно.

Я накрываюсь одеялом с головой.

– Поговори со Стивом, - шепчет Ло. – Он может тебе помочь.

Я выглядываю из-под одеяла, и она совсем рядом, наклонилась ко мне. Я чувствую запах ее духов, крема для лица – сладковатые, фруктовые запахи, солнечные. А за ее спиной окно, и там, снаружи, опять метель, опять холодно; и где-то в этом снежном буране прячется оно.

– Твой бойфренд? – смеюсь я. – Стив? Ты уверена, что хочешь этого, сестренка?

Улыбка на ее губах застывает, но она кивает. Снова.

– Тебе нужна помощь. А я не могу тебе помочь.

…

Во сне я иду по дому, босиком. Пол под ногами холодный, скользкий – покрыт тонкой коркой льда. Я иду по льду, босиком, и разглядываю фотографии на стенах. Ло, Ло и снова Ло – на каждой фотографии ее лицо, она улыбается, она смеется, она смотрит куда-то вдаль…

А потом все это исчезает, и я вижу другую Ло – Ло, на теле которой один за одним проступают синяки и порезы. И она сидит, обхватив колени руками, и ее светлые волосы свалялись, слиплись от крови, а в ее глазах проступает оно.

(я вернусь; я сейчас вернусь)

Пахнет хвоей.

@темы: Фанфики

---

Новые фотосессии Келана Латца

Ну ведь так же нельзя!? Ну почему, даже в рванье, он выглядит так классно?
Ааааааа!!! Ну всё началось. Пойду я пожалуй ( привычно ) за валерьянкой ( бромом )

@темы: Келлан Латс

---

За мной последний танец .
...
автор: Renna
пейринг: Розали/Эммет, Розали/Ройс
рейтинг: PG
жанр: романс/драма
саммари: AU. А вдруг все было бы иначе? Что если не было бы трагического происшествия в темном переулке? Если бы Розали встретила Эммета до своей помолвки с Ройсом? Изменило бы это хоть что-нибудь?
10. Меня здесь нет, это не я.

В зале темно и накурено. Дверь тихо скрипит, когда я осторожно закрываю ее, и Ройс поднимает голову. На низеньком столике разбросаны карты, рядом – початая бутылка виски, несколько грязных стаканов, пепельница забита окурками.

– Ро-озочка! – тянет Ройс. Улыбка трогает его губы, но эта улыбка даже мне кажется неискренней, натянутой… или просто пьяной. – Иди сюда.

Друзья Ройса оборачиваются. Кто-то из них присвистывает, когда я прохожу мимо, и я чувствую, как чья-то рука нагло проскальзывает по моим бедрам.

– Джон, Деметрий, – быстро представляет их Ройс. – И Таня.

Таня – единственная девушка в их компании – сжалась в кресле. Колени подтянуты к груди, руки нервно теребят край блузки. Она бросает на меня быстрый взгляд и тут же отворачивается; я слабо улыбаюсь ее затылку.

На Джона и Деметрия я боюсь даже смотреть.

– Моя невеста, Розали, – Ройс хватает меня за локоть и заставляет опуститься рядом с ним на диванчик. – Хороша, да?

Переглянувшись, все трое мужчин заливаются смехом.

Я дежурно улыбаюсь и надеюсь, что этот очередной вечер с друзьями Ройса пролетит побыстрее. Трудно представить, что будет дальше. Кольцо на пальце кажется мне горячим и тяжелым – скоро мне предстоит поклясться Ройсу, что я буду ему верной женой и…

… с каждым днем я больше и больше ненавижу Ковбоя – за тот глоток свежего воздуха, за то горько-сладкое предвкушение чего-то, за обман, который я никогда не смогу ему простить.

Я не знаю, чему верить. Но я по-прежнему не разговариваю с Верой, и я уже давно, слишком давно, не видела Эммета МакКарти.

…

– Мы тебя проводим, – вызывается Джон, когда я поднимаюсь на ноги со словами «мне пора».

Он улыбается, и его улыбка пугает меня. Таня съежилась в кресле, ее взгляд напоминает мне взгляд затравленного зверька. Мне хочется, чтобы она тоже встала, чтобы она пошла со мной, и мне совершенно не хочется оставаться наедине с этим странным Джоном.

Мать считает, что это совершенно естественно, когда приятели Ройса провожают меня домой. Мне же кажется, что мы с ней видели совершенно разных приятелей Ройса.

– Нет, спасибо, – негромко возражаю я. – Отец обещал меня встретить.

Это ложь, но ничего другого на ум не приходит.

– Ну так мы недалеко, – с коротким смешком отвечает Джон. Они переглядываются с Деметрием, и оба встают.

Оставаться с Джоном и Деметрием мне хочется ненамного больше.

Я поворачиваюсь к Ройсу. Он сидит, откинувшись на спинку дивана, его глаза полузакрыты, и он как будто бы вообще не в курсе всего происходящего.

– Ройс, – зову я.

Никакой реакции.

– Ну пойдем, пойдем, красотка, – подталкивает меня Деметрий.

Кажется, именно он лапал меня…

Тут вмешивается Таня. Она подходит ко мне как-то очень тихо и незаметно, просто вдруг оказывается рядом. На светлой коже ее шеи я замечаю лиловые кровоподтеки, и губы у нее как-то странно припухли, как будто бы…

– Я пойду с тобой, Розали, – мелодично говорит она, глядя при этом прямо на Деметрия. И мне кажется, что в ее взгляде вызов – дерзкий, ничем не прикрытый. – Или…

– Боже, – вмешивается Ройс. Он скривился так, будто у него вдруг заболели зубы. – Я пойду с Розали. Она моя…, – с нажимом добавляет он, – … невеста.

…

Мы выходим.

На улице темно и тихо, от пруда веет прохладой. После душного и прокуренного зала от свежего воздуха мне становится почти дурно.

– Я не попрощалась с твоими родителями.

– Ничего, они переживут, – медленно говорит Ройс. – Еще успеешь.

Он предлагает мне руку, но я делаю вид, что не заметила ее в темноте, и иду на шаг впереди.

Его слова – она моя – крутятся и крутятся у меня в голове.

Скоро я действительно буду его…

… и мне этого не хочется. Я не хочу быть очередной миссис Кинг. Не хочу быть самой богатой дамой Рочестера, не хочу быть королевой всех балов.

Я хочу просто быть… собой, пусть даже я не уверена, кто я на самом деле. Что там, под маской Розали Хейл? Девушки, которую никогда не…

Рука Ройса ложится на мою грудь, и я замираю от неожиданности. А потом, прежде чем я успеваю опомниться, он грубо берет меня за подбородок, вынуждает поднять голову и…

… целует меня.

Целует?

Мне снились сны, в которых я и Кобвой были здесь же, в этом же темном парке за роскошным особняком Кингов. Только тогда я была одета, как принцесса, а он – как пират, и это все было просто игрой. Мне снилось, как пират целует принцессу, и наутро я не могла вспомнить ощущений поцелуя, но я просыпалась с улыбкой на губах.

Я перестала верить в Эммета МакКарти, но я верила в моего сказочного пирата.

Теперь же Ройс целует меня, и это странно, почти противно и как-то… не так.

Не так – как все моей в жизни оказывалось совершенно не так.

Я смотрю в темное небо и просто позволяю Ройсу целовать меня – как сломанная заводная игрушка, бесчувственная и безучастная.

Меня здесь нет, это не я.

@темы: Фанфики

---

Понравилось. Юрьевская Татьяна

Баллада циника.
Когда-то, где-то, когда - не помню,
Чадило лето, июльский полдень.
Дорожек гравий остер наощупь,
Вороны с граем над старой рощей,
Тащились тучи, сцепясь боками...

Романс разучен, вино в бокале,
Сорт Изабелла (люблю я вИна).
И вы вся в белом - сама невинность.

Мне бы стихами, острей и тоньше.
Но я ж механик.
Что мне цветочки?

От воробьиных нет спасу прений
В кустах рябины, в кустах сирени,
Ложились тени на плат озерный.

В любовной теме все иллюзорно.
А вам - карету и принца с бала
Да мир под ретушь, чтоб парус - алым,
Рассветы - бледным, а звезды - жирным.
Но мне ли бредить недостижимым?

Не рыцарь - анти, и слишком резок.
Я не романтик.
Что мне поэзы?

Настырны осы как сенешали,
Скорей бы осень в вишневой шали,
Не уследишь, как созреют сливы...

Хоть он мальчишка, но говорливый.
Нес ахинею про "умереть бы".
Куда ж смешнее, куда ж конкретней?
Роль - юный демон, совсем нет сладу,
Все б жизнь - поэма, все б жизнь - баллада.

Но в эпилоге выходит криво.
А я же логик.
Что мне порывы?

Край неба тронут лилово-синим,
Вороны в кронах заголосили,
Слегка пригашен стай черный прошив.

"Стишочки ваши просты и пошлы". -
И ни уступок, ни апелляций,
Хоть это глупо - за дам стреляться.

Листва в алмазах, царит затишье...
Я не промазал, я целил выше.

Не убивать же на самом деле.
Предмет... неважен.
Что мне дуэли?

19 марта 2009 г.

@темы: стишки и стихи

---

Мцыри...

17.05.2009 в 10:57

Пишет  PaleFire:

русский как иностранный (о школьных сочинениях)
- Ты читала Лермонтова, "Мцыри"?
- Очумела? Три часа ночи!

- Ну, я на улицу вышла, посмотрела, у тебя окно светится...
- Ага, светится. Буйным светом. Сервер у меня упал, чиню вот. Ну заходи, чего на пороге стоишь!
- Упал?.. И интернета нет?!
- Нету, ага. Пока не починюсь, не будет.
- Слушай, а Лермонтов у тебя есть?
- А то, блин! Полное собрание. Я его по ночам соплями поливаю, как юный поэт в период гона.
- Ну у тебя же книжек до хрена! Ну поройся на полках, может, найдёшь Лермонтова-то!
- Знаешь, чем отличается Хермандер от Гантмахера?
- Неа, не знаю.
- Вот поройся у меня на полках - узнаешь.
- Ну ладно тебе, ну скажи, ну чем?
- У одного хер спереди, а у другого сзади.
- Иди в жопу! Я к тебе по делу пришла, а ты со своими херами! У меня ребёнок завтра сочинение сдать должен.
- Про Мцыри?
- Нет, блин, про Гантмахера!
- А чего ребёнок до сих пор делал?
- Врал, что ничего не задали.
- А чего мы должны делать? Поднимать его в три часа ночи и драть?
- Завтра выдерем. А сегодня надо сочинение написать. "Духовный мир Мцыри".
- И чего у него за духовный мир?
- А я помню, что ли?!
- А я?!
- Ну ты же статьи пишешь, неужели ты какое-то драное школьное сочинение не сочинишь?!
- Если я сочиню сочинение так же, как пишу статьи, то твоего ребёнка завтра без справки из психдиспансера даже в интернат для малолетних преступников не пустят.
- Ну придумай что-нибудь!

- Ладно. Давай вспоминать. Значит, этот Мцыри в Грузии был, да?
- Ага. Он сбежал там откуда-то.
- Из тюряги, кажется.
- Может, и из тюряги. Или он там в плену был...
- Ага. Точно, в плену. У наших, наверное. Лермонтов же на Кавказе воевал.
- Да, точно. И по ходу Мцыри там льва замочил.
- Гы-гы... Пасть ему порвал. Как Самсон писающему мальчику.
- А потом ещё чего-то воткнул и там три раза провернул.
- Чувак знал толк в извращениях.
- А чем кончилось, не помнишь?
- Ласты он склеил. Точно. Его, по-моему, лев покусал, а потом тоже ласты склеил. Все, короче, издохли. Типа невыразимый трагизм.
- Блин, и откуда львы в Грузии?..
- Ну ты темнота! Это же приём такой, как его... гротеск! Не, не гротеск. Во, вспомнила. Аллегория.
- Не, аллегория - это когда автор хотел сказать одно, а сказал другое, хотя и подразумевал третье, но поняли его только критики и все по-разному.
- Нет, это шизофазия. А аллегория - это когда не персонажи, а клоуны какие-то. Стоп, нет, когда клоуны - это как раз гротеск, а аллегория - это как если бы тебе гинеколог про тычинки и пестики рассказывал.
- А лев-то тут при чём?
- Я тебе чего, гинеколог? Пёс его знает, зачем он этого льва приплёл. О высоком, наверное, хотел. А может, он из зоопарка сбежал.
- Кто? Мцыри?
- Может, и Мцыри.
- А духовный мир у него какой был?
- Ну, наверное, депрессивный такой. Он же помер.
- Ага, и ещё из тюряги когти рвал. Поди, на баланде-то не повеселишься.
- Не из тюряги, а из плена. Или ещё откуда-то...
- Да, эту тему лучше не трогать.
- Будем без подробностей писать. В конце концов, место заключения к духовному миру не относится.
- А если училка докопается?

- Во! Вот с этого надо было начинать. Определимся с аудиторией. Давай прикинем примерный психпортрет. Итак, что мы знаем о нашем читателе? Пол, возраст, семейное положение.
- Баба, 50, одинокая.
- Так, значит, минус сленг, минус маргинал, минус буржуазность. Характер какой?
- Простой характер. Как у училки. На собраниях долго трепаться любит, жалуется. Морали читает. Всякие истории из жизни рассказывает.
- Ага, значит, экстраверт (плюс цитаты и ссылки), этик (слюней добавить), стрессоустойчива (минус эпатаж). Особые приметы?
- Жопа как отсюда до той стенки.
- Поменьше здорового физиологизма, побольше болячек. К детям как относится?
- Орёт, но бывают и хуже. Когда не бесятся, даже хвалит иногда. Боженькой пугает.
- Добавим религиозного мотива. И архетипичности погуще. Дураками-бездельниками обзывается?
- И ещё циничными хамами.
- Так, значит, эмоций сопливых дольём, побольше искренних вводных, категоричность на хрен. Наш формат - старательная вдумчивость и чистосердечная наивность.

- Ладно, приступим. Сначала будем писать вступление. Например, так: «Несомненно, произведение Лермонтова «Мцыри» является идеальным образчиком русской литературной традиции. Однако его глубокий философский или психологический - пофиг - смысл резко выделяет его на фоне творений современников»...
- ... и чирей на жопу тому, кто скажет, что этот смысл выделяет его в лучшую сторону.
- Да, как-то стандартно слишком получается. Читатель у нас и так-то кислый, а ещё эта скукотища казённая. Во! Давай с цитаты начнём! Ты какую-нибудь цитату помнишь?
- «Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны». В.И. Ленин.
- Блин, ты совсем уже из ума выжила!
- А чего? В наше время цитаты из классиков марксизма-ленинизма очень приветствовались.
- Во! Кстати, наша училка философствовать любит. Ты что-нибудь из философов помнишь?
- Какие на фиг философы?! Я эту муть на тройбан сдавала с пятой пересдачи.
- Чёрт, и я не помню. В голову какая-то дурь лезет. Идолы площади. Фрэнсис Бэкон.
- Да ну его в баню. Пиши: «Мудрый средневековый философ Ф. Гантмахер однажды заметил: «Свобода - ценнейший дар, что даётся нам Богом, и даже Дьявол не способен отнять её у человека»».
- Блин! Ну прямо в точку! Коротко, банально и училке богобоязненной прям как бальзам! Слушай, а этот Гантмахер - это тот, у которого хер сзади, или другой какой?
- Откуда я знаю, где у него хер? Главное, что после этого училка сразу же подумает, что у тебя очень начитанный ребёнок. Она-то точно не читала философа Гантмахера.
- А вдруг читала?
- Совсем что ли отупела на ночь глядя? Я его только что из головы выдумала.
- Ух ты, ну надо же! Даже я поверила!
- Тоже мне, эка невидаль. Языком чесать каждый дурак может. Это тебе не теория матриц.
- Гы-гы, везёт философам. А дальше что?
- Ну, надо как-то показать, что мы эту херомантию действительно читали, а не гоним. Факты какие-нибудь помнишь или отрывки там всякие?
- Блин, кроме «три раза провернул», ни хрена!
- Аналогично. Во! У меня идея! Пиши: «Так уж исторически сложилось, что жанр школьного сочинения призван служить для проверки знаний и умения ориентироваться в материале. Следуя правилам, я должен продемонстрировать эти знания и умения путём цитирования и пересказа произведения. Однако что-то мне подсказывает, что Лермонтов не одобрил бы такого подхода к заданной теме. Он был искренним и свободомыслящим человеком, лишённым страсти к казённой процедуре. Поэтому я возьму на себя смелость немного отклониться от стандартной формы. Ведь речь идёт не о сухих фактах, а о духовном мире человека». И восклицательный знак там поставь. А Гантмахера эпиграфом вынесем.

- Ух ты! Прям сопля прошибает! Погнали наши немцев: «Что есть духовный мир человека? Сводится ли он только к личным переживаниям, или этот мир представляет собой нечто большее - отражение мира внешнего, культурную, общественную традицию, усвоенную с детства, отпечаток своего времени? Отчасти это так, но во все времена, видимо, есть люди, чья личность побеждает, пусть и ценой собственной смерти, устоявшийся уклад. Таким человеком, по-моему, был и Мцыри».
- Зашибись! Прям хоть в учебник психиатрии записывай. Резонёрство - первый сорт. А теперь надо по теме чуть-чуть для виду: «Трагедия Мцыри не была в те времена явлением уникальным. Люди во множестве гибли на Кавказе, и Лермонтов, который служил в тех местах, остро чувствовал драматизм суровой борьбы за жизнь. В душе его героя не было утончённости, присущей просвещённому городскому жителю. Мцыри с полным правом можно назвать диким горцем. Однако сущность его переживаний настолько понятна и архетипична... не, «архетипична» зачеркни, а то решит, что списал... что не может не отозваться в сердце каждого человека. Он страдал в заточении, мечтал о воле, преодолевал страх и гнёт, наслаждался краткими минутами свободы и надежды. Он принял осознанное решение, вырвался из плена и погиб в бою».
- Ага, точно! И про льва ещё, про льва надо! Это же факт!
- Да, правильно. «Битва Мцыри со львом»... Слушай, а это точно лев был? Может, тигр?
- Хм... Ну, может, и тигр... Теперь уж я не уверена....
- Зачеркни льва. «Битва Мцыри с диким зверем демонстрирует в аллегорической форме общность двух сильных натур - мощную, не приукрашенную цивилизацией тягу к жизни. Мцыри борется за свободу и право находиться на Земле - и побеждает голодного представителя природы. Так сила духа берёт верх над жаждой насыщения. Мцыри совершает свой подвиг дважды: в первый раз - найдя в себе силы сбросить ненавистные оковы плена; во второй - победив зверя не только в горах, но и внутри себя».
- Слушай, не, это не канает. Какая там нах общность? Какой зверь внутри себя? Ну, сцепился он там с этим... ну, львом, допустим. При чём тут дух-то?
- Блин, можно подумать, ты в школе критиков не читала! Вот откуда они всю эту хню берут, по-твоему? Автор хотел сказать то, персонаж олицетворяет сё... Так же, как и мы, поди, сидят да выдумывают.
- Ну, они же хоть произведение изучали...
- А ты чего, свечку держала?
- Да, действительно... Хорошо, давай про зверя оставим. Уж больно складно получилось, жаль выкидывать.

- Давай тогда до кучи психологии дольём: «Основоположники психоанализа полагали, что решение проблемы - в её осознании. Осознав неприемлемость положения пленника и сделав решительный шаг, Мцыри, как ни странно это звучит, приблизился к счастью. Он умер с чётким осознанием того, что использовал главный шанс в своей жизни. Рискну предположить, что умирал он более счастливым человеком, чем был до побега».
- А эти основоположники и в самом деле так говорили?
- Ну, не совсем так, конечно, но училка-то точно не разберёт.
- Да, уж куда училке до психоанализа-то. Ей бы хоть на диету сесть.
- Вот и я о чём.
- Ладно, давай закругляться, а то этот вредонос утром переписать не успеет.
- Ага, давай. Надо ещё про плен написать побольше, как он страдал там.
- Плен... Бля! Вспомни, ржали ещё. Из школьных сочинений: «В монастыре жили мцыри. Одна мцырь сбежала»! Не в плену он был, а в монастыре! Точно!
- Ну и память у тебя! Отлично. Замени там плен на монастырь.
- Ага, готово. С цитатами только херово вышло. Маловато как-то.
- А мы щас в заключение впендюрим.
- Да мы ж не знаем ни хрена.
- Слушай, а у вредоноса литература каким уроком?
- Третьим.
- Ну и отлично! Значит так, пусть он оставит место в тетрадке, в школе у кого-нибудь книжку перехватит и впендюрит туда любую цитату. А мы сейчас комментарий придумаем, чтоб к любой подошёл.
- Точно. Давай так напишем: «По-моему, в этой цитате как нельзя лучше отражена сущность происходящего. Лермонтов вообще с удивительной силой и проникновенностью ощущал внутреннее, духовное настроение окружающего мира: мира многогранного и цельного, включающего в себя и высокое, и низкое; и яркое, и тусклое; и неумолимую жестокость обстоятельств, и напряжение человеческого страдания».
- Ну, после этих слов она просто обязана на нём жениться!
- Типун тебе на язык.
- Угу. И цитату поближе к началу передвинем, чтоб на виду была. Так, осталось заключение написать и водой там разбавить до двух страниц.
- Ага. Что-нибудь про актуальность, злободневность, хуё-моё...
- Ну да. И поромантичнее так. С моралью. По типу: «Думаю, каждый, читая эту великую поэму, не раз задавался вопросом: «А что бы сделал я на месте Мцыри?» Мне трудно дать однозначный ответ. Но мысль о безысходности, которую просто нельзя принять, внушает печаль и глубокое сочувствие к герою. Я считаю, что Лермонтов хотел приблизить духовный мир Мцыри к миру каждого из нас, чтобы дать нам возможность сопереживать и через сопереживание задуматься над вечной проблемой».
- Класс! Белинский отдыхает! Всё, давай начисто переписывать.
- Надо только по ходу всякие чересчур умные слова поубирать, предложения упростить и прочее. А то расколет.

Шлёпанье босых пяток по коридору, скрип двери, сонный голос ребёнка:
- Ой, а чего это вы тут делаете?

Лихорадочно пряча под задницы черновики; хором:
- Ты писать идёшь? Ну и иди себе, писай на здоровье и марш в кровать. Ничего мы не делаем. Курим мы тут. Просто курим.
- А курить вредно!
- Вот, умный ребёнок растёт, правильный. А вообще, нечего взрослых учить. Это непедагогично.


UPD. Только что позвонила соседка. Оценки объявили. Кто ставил на 5/5 - просьба зайти к своему букмекеру за выигрышем.
Но за что, за что пять-то?.. Вы не поверите, сограждане, вы просто не поверите! За оригинальность и самостоятельность мышления!! Это же просто пиздец шиза постмодернизм возмутительно! Что, чёрт возьми, происходит?!. Куда смотрит минздрав?!.

© correlation

@темы: позитив, рассказ

---

Destino (dali / disney) full HQ

В 1946 году Уолт Дисней и Сальвадор Дали сделали совместный мультипликационный проект. Вот он.

@темы: видео

---

прыжок с крыши

В НАГЛУЮ. Упёрла.
ну послушайте же...
это очень смешно
там много мата, мало интеллекта - все, как вы не любите
но это поразительно смешно
такие эмоции
вот если попросить актера сыграть, то он так никогда не сыграет
у него каждое слово перл
"собрался! СОБРАЛСЯ!!! разобрался..."
я тут просто умылась слезами
в наушниках, если вы на работе


video.bigmir.net/show/98621/

@темы: видео, позитив

---

ОРИГАМИ

Вот это да ! Такая красотища! Видя такую прелесть, понимаешь, что оригами - искусство.

@темы: картинки,фото

---

Sculpture Garden in a Rainforest.

Сет на фликре - flickr.com/photos/benrobertsabq/sets/7215759455...
Стоит посмотреть. Очень необычные,сказочные, а главное красивые скульптуры.

@темы: картинки,фото