Реклама

молоко вдвойне вкуснее, если это Росомаха
молоко, очевидно, способствует росту здоровых когтей ))
Хью Джекман, в смысле Росомаха, снялся для промо Got Milk.

И ещё пара блондинок в этой же рекламе

@темы: картинки,фото

---

Лично я умирала (пара нецензурных слов присутствует)

16.04.2009 в 21:57

Пишет  mari-a-loo:

Ооо даа...

и мужской вариант

@темы: сивый бред, позитив

---

Очень тяжёлое видео.

один из привкусов ТРИУМФА

Действительно очень тяжело смотреть. ( предупреждаю)

@темы: видео

---

Женские недостатки...

А есть ли у женщин недостатки, да сколько угодно, получите и распишитесь...
Женщина глазами мужчины

А – автомобиль. Женщина за рулем страшнее мартышки с гранатой. Это уже настолько банально, что недостойно и упоминания. И все же это – неопровержимый факт.

Б – болтовня по телефону. Только женщина может часа два мило щебетать по телефону, а потом спросить: «А с кем я говорю?» – и выяснить, что человек просто ошибся номером.

В – вымогательство. «А Маше муж шубку новую купил», – скажет она и задумчиво потупит взгляд. Через полчаса ненароком обронит: «А Светке ухажер колечко с бриллиантом подарил». Еще минут через 15 ты узнаешь и об Ире, и о Юле, и о Тане… Чтобы прекратить это издевательство, приходится мчаться в магазин за «чудесными сапожками», которые она присмотрела.

Г – губная помада. Какой-то ученый подсчитал, что мужчина за всю свою жизнь съедает не менее 3 килограммов губной помады. Женщины говорят, что красят губы для того, чтобы нравиться мужчинам, а на самом деле просто безбожно нас травят.

Д – диета. Приходишь с работы усталый, злой и голодный. Открываешь холодильник, а там – три морковки в компании с листиком салата. Она невинно хлопает ресницами: «Дорогой, я села на диету. Может, и тебе попробовать?»

Е – еда. Неумение готовить – самый страшный женский недостаток. По сравнению с ним семь смертных грехов – просто детский лепет. Все же знают, через что лежит путь к сердцу мужчины.

Ж – жеманство. И почему женщины так любят ломаться, кривляться, вечно строить из себя недотрог?

З – зеркало. Самая изощренная пытка для женщины: купить ей дюжину модных платьев и запереть в комнате без зеркала.

И – истеричность. Все женщины – истерички, а те, кто не истерички, просто умело притворяются.

К – карма, гороскопы и гадания. Только женщины верят во все это, а потом пишут объявления в газете знакомств: «Одинокая Дева-Обезьяна познакомится с состоятельным Близнецом-Крысой для создания крепкой семьи». И как это понять нормальному мужчине?

Л – логика. Жена рассказывает мужу историю. Муж интересуется: «А ты ничего не путаешь, дорогая?» Жена: «Я путаю? То есть ты хочешь сказать, что я говорю неправду? Говорю неправду – значит, лгу.

Лгу – значит, я брешу. Брешут собаки. Ах, ты обозвал меня сукой?!»

М – мыльные оперы. Как можно смотреть 348 серий фильма, события которого можно уместить в одну короткометражку

Н – нытье. Если бы меня спросили, что я согласился бы терпеть: ноющий зуб или ноющую жену, я согласился бы на первое, а это, как вы знаете, удовольствие не из приятных.

О – обиды. Женщины всегда найдут повод раздуть из мухи слона и обидеться.

П – подружки. Она может жаловаться на катастрофическую нехватку времени и при этом часами болтать с подружкой в кафе, в интернете или по телефону.

Р – расточительность Женщины очень любят сорить деньгами, особенно чужими.

С – страхи. Ну как нормальный, психически здоровый человек может бояться тараканов, пауков или червяков?

Т – теща. Это как в социалистические времена: хорошие товары продавались только с нагрузкой. В нагрузку к хорошенькой невесте тебе обязательно достанется теща.

У – упреки. Бесконечно упрекать мужчину в чем угодно – в том, что не уделяет внимания или уделяет его слишком много, что слишком умный или наоборот – любимое женское занятие.

Ф – флирт. Почему-то женщины считают, что если строить глазки всем подряд, кокетничать и заигрывать напропалую, то прослывешь общительной и приятной барышней. Знали бы они только, как мы называем подобных особ.

Х – хитрость. Один китайский мудрец сказал: «Женщина хитра, как змея». Потом подумал и добавил: «Даже еще хитрее». Я с ним абсолютно согласен.

Ц – целлюлит. Не каждый мужчина толком знает, что это такое. Но каждый втайне ненавидит сие таинственное слово, потому как именно из-за него она садится на диету, с утра до вечера пропадает в фитнес-клубе и отказывается надевать короткую юбку, которая ей так идет.

Ч – чудачества. Женщины никогда сами не знают, чего они хотят, поэтому подчас их желания выглядят, мягко говоря, необычно.

Ш – шопинг. Мужчина, переживший подобное хоть один раз в жизни, достоин ордена.

Э – эмансипация. Эмансипированная женщина – не сама себе хозяйка, а сама себе слуга. Ну и пусть прислуживает – мы, мужчины, ей мешать не будем.

Ю – юмор женский. Ничего подобного в природе просто не существует.

Я – язвительность. Уверен, что алфавит мужских недостатков составлен более ядовито. Неудивительно, ведь женщины начинают язвить, сплетничать и насмехаться раньше, чем говорить.

@настроение: Женщина глазами мужчины

@темы: сивый бред, мысли вслух

---

Дзен

- Учитель, как мне правильно сесть на ежа?
- Для начала забудь о еже...
- А потом?
- А потом просто отодвинь его в сторону.

- Учитель, а почему люди смотрят на луну с трепетом?
- Ну, если этот кусок сыра упадет на ногу - мало не покажется.

- Учитель, а если я залезу в реку, меня крокодил не съест?
- Не съест. На него вчера пьяный слон упал.

- Учитель, как мне научиться думать?
- Ответь 30 раз, не повторяясь, на вопрос "Как залезть на вишню за яблоком?"

- Учитель, как мне достичь дзена?
- Поцелуй себя в задницу.

- Учитель, а почему мне не дают пирожок на завтрак?
- Кто рано встает, как я, например, тот пирожки и съедает.

- Учитель, а почему кошка всегда падает на лапы?
- Ей неудобно падать на хвост.

- Учитель, а почему бутерброд падает маслом вниз?
- Хочешь об этом поговорить?

- Наделена ли собака породой удава?
- В одного удава нельзя войти дважды.

- Что чувствует кошка, сидящая на куриных яйцах?
- Рыбу, съеденную на завтрак

- Учитель, а почему меня кусают комары?
- Они знают магическую формулу "Мы с тобой одной крови - ты и я".

- Учитель, а как стать белым и пушистым?
- Почувствуй себя кроликом.

- Учитель, а что такое настоящая меланхолия?
- Это когда белка воет на луну.

- Учитель, а зачем ты дал мне покусанное яблоко?
- Think different.

- Учитель, а что такое мышь?
- Это пассивный дракон.
- А что такое дракон?
- Дракон - это стратегический хаос в заповеднике сов.

- Учитель, этот петух своими криками меня достал...
- А зачем ты слушаешь эту вздорную птицу?

- Учитель, а какого цвета хамелеон?
- Виртуального.
- Учитель, а зачем ты залез на дерево?
- Наверху сыр вкуснее и обзор лучше.

- Учитель, а что такое хорошая медитация?
- Это когда результат медитации не зависит от того, сидишь ты на кактусе или нет.

- А как медитировать, если за окном кричат?
- Очень просто. Слушай тишину в этих криках.

- Учитель, если я сижу на гвоздях, то никак не могу сосредоточиться и помедитировать.
- А ты абстрагируй свою задницу от ума.

Урчание тигра подобно лепестку кактуса.

- Во всем должна быть предельная точка созерцания. Покурил - урони на ногу кирпич.
- Так больно же!
- А ты вовремя убирай ногу.

Обладает ли кошка породой хвоста или это хвост обладает породой кошки?

- А в чем смысл обратного дзена?
- Сесть на кактус в отсутствии самого кактуса.

- Учитель! А почему токующий глухарь никого не слышит?
- Потому что у него приступ эксгибиционизма.

Рыба фугу била по столу хвостом и громко материлась. Может, это любовь?

- Учитель, а почему у меня такое ощущение, что нечто тяжелое прижимает меня к земле?
- Причины бывают разные... Но на твоем месте я бы снял гирю с шеи.

- Учитель, а я смогу понимать кошек?
- Да. Если в следующей жизни станешь кошкой.

Учитель дзена должен быть терпелив, но дубинкой удобней упорядочивать мысли учеников.

- И тут к нему пушной зверек пришел...
- И что сказал?

- А зачем мы третий день сидим в курятнике и наблюдаем за курами?
- Чтобы развенчать миф о том, что яйцо раньше было курицей.

- Учитель, а если две параллельные прямые пересекаются - это к чему?
- К глюкам, разумеется.

- Учитель, я в сомнениях...
- В чьих сомнениях?

- Как вы достигли таких результатов?
- Ну, у меня был большой мешок с травой...

- А почему у людей нет хвоста?
- Чтобы они не гонялись за собственным хвостом, а медитировали.

- Учитель, меня кошка царапает!
- Расслабься и получай удовольствие.

@темы: мысли вслух, позитив

---

Хочу

Это - Люмен - проектор тени масляной лампы из нержавеющей стали, разработанный бруклинским художником и изобретателем Адамом Франком. Люмен отбрасывает мягкую тень на стену, когда зажигается лампа. Чем дальше Люмен расположен от стены, тем больше тень.

Каждая масляная лампочка идет в комплекте с двумя 17-часовыми жидкими топливными элементами воска, который чисто горит, без запаха, и отвечают всем соответствующим требованием безопасности.

Стоит эта радость 40-48 $.
Заказать можно здесь: www.perpetualkid.com/index.asp?PageAction=VIEWP...

@темы: типа интересно

---

За мной последний танец
...
автор: Renna
пейринг: Розали/Эммет, Розали/Ройс
рейтинг: PG
жанр: романс/драма
саммари: AU. А вдруг все было бы иначе? Что если не было бы трагического происшествия в темном переулке? Если бы Розали встретила Эммета до своей помолвки с Ройсом? Изменило бы это хоть что-нибудь?
5. Я всегда была слишком умна, чтобы влюбляться
5. Я всегда была слишком умна, чтобы влюбляться
…
Он наклоняется ко мне ближе, и все, что я сейчас могу чувствовать – это сумасшедшее биение моего сердца. Мне кажется, что сейчас случится что-то, что не должно случаться, но в эту безумную ночь мне абсолютно все равно.

Вера любила говорить, что когда это будет правильно, я почувствую.

И мне кажется, я чувствую.

Я чувствую его теплое дыхание на моей коже. Чувствую прикосновение его руки к моей обнаженной коже – там, где его пальцы проскользнули в прореху, образованную расползшимся швом моего платья. Мое сердце бьется часто-часто, и от ожидания – (страха?) – дрожат колени.

Я откидываю голову назад и закрываю глаза.

– Ну вот только плакать не надо, – голос Ковбоя доносится до меня словно бы издалека. – Я пошутил.

– Я не плачу, – возражаю я…

… и чувствую, что слезы действительно текут по моим щекам. Слишком многое случилось за один вечер. Ройс, потом Ковбой…

… но разреветься в его присутствии? Боже!

Он осторожно проводит пальцем по моей щеке, стирая влажный след. Я открываю глаза и тут же жалею, что это сделала – его лицо слишком близко к моему, и обычная улыбка-усмешка на его губах сменилась каким-то озадаченным выражением.

Он демонстрирует мне мокрый от моих слез палец.

– А это что, дождь специально для вас?

Я невольно улыбаюсь.

Дождь специально для вас. Типичный Ковбой. А я для него – типичная избалованная девчонка из хорошей семьи, надо полагать.

Он отстраняется.

Я глубоко вдыхаю, довольная и недовольная одновременно.

– Но танец вы мне все равно должны, – он берет мою руку и подносит к губам. Потом поднимает голову, и в его глазах отражается свет фонаря. (Или пляшут чертики.) – Вы маленькая лгунья.

– Простите?

Он усмехается.

– Вы говорили, что помолвлены, – он кивает на мою руку. – Но смотрите-ка, кольца-то нет. Вот так сюрприз. А уж как неожиданно.

– А вы тогда вели себя как джентльмен и подарили мне цветок…, – огрызаюсь я.

– … который вы не взяли, – тут же подхватывает он.

– К тому же, я действительно помолвлена…

– … и он умер.

– … была, во всяком случае.

Мы умолкаем одновременно.

Ковбой вопросительно выгибает бровь.

– Были?

– Пока не застала своего жениха на диване с какой-то брюнеткой.

– О. Так вот от кого вы так бежали, – произносит он, и я никак не могу разобрать, есть ли в его голосе насмешка или же там искреннее сочувствие. Впрочем, сочувствие и Ковбой плохо сочетаются. – В любом случае, – он пожимает плечами, – … ваш бывший жених, очевидно, не заслужил права таковым называться.

И он окидывает меня очень многозначительным взглядом, от которого мне снова становится не по себе. Все-таки мы вдвоем в темном парке…

… и я ему вроде как должна за свое спасение из особняка Кингов.

– Вы красиво говорите, – невпопад отвечаю я.

Ковбой хмыкает.

– То, что я охотник из Теннеси, еще не значит, что мой словарный запас – тридцать слов, и те все нецензурные…

– Нет, что вы! «Корова» же не считается ругательством…, – тут же влезаю я. Мне так легко и спокойно, что я забываю об осторожности. С Ковбоем вообще легко обо всем забыть.

– На самом деле, я всегда питал слабость к избалованным и острым на язычок барышням, так что… пришлось выучить пару новых слов.

Он улыбается, и с улыбкой подает мне руку.

– Пойдемте, мисс Хейл, а то я боюсь, что ваш отец оторвет мне голову… или что-нибудь поважнее.

Я принимаю его помощь. Отчасти потому, что мне надоело в темноте спотыкаться о каждый корень на дорожке, отчасти потому, что мне холодно, а его рука теплая.

Он снимает с себя пиратскую куртку и накидывает ее мне на плечи.

– Так вы охотник? – спрашиваю я.

Он кивает.

– И на кого охотитесь?

– Помимо капризных принцесс? На медведей в основном.

– А зачем вы в Рочестере? В нашем маленьком парке расплодились гризли?

Он фыркает.

– Гризли-то расплодились, но только не в Рочестере. Через пару дней я навсегда сгину с ваших глаз, дорогая, Канада ждет меня.

– Так для вас это…, – начинаю я.

И умолкаю.

Отворачиваюсь, чтобы не видеть выражения его лица – я уверена, что он самовлюбленно усмехается.

Все мужчины не против покувыркаться на диванчике с красивой и наивной девушкой.

– … увлекательное приключение, – подтверждает мои опасения Ковбой. – Но смотрите-ка, вы перестали плакать.

К счастью, в темноте не видно, как дрожат мои губы, и как я судорожно вцепилась в подол своего платья.

Я чувствую себя глупой плаксой и наивной дурочкой, и ненавижу себя за то, что слова Ковбоя меня задевают.

Я всегда была слишком умна, чтобы влюбляться.

…

@темы: Фанфики

---

За мной последний танец
...
автор: Renna
пейринг: Розали/Эммет, Розали/Ройс
рейтинг: PG
жанр: романс/драма
саммари: AU. А вдруг все было бы иначе? Что если не было бы трагического происшествия в темном переулке? Если бы Розали встретила Эммета до своей помолвки с Ройсом? Изменило бы это хоть что-нибудь?
4. Дорогая
4. Дорогая

…

Ройс что-то кричит мне вслед, но я не слушаю. Что бы он ни говорил, как бы это ни объяснял – я знаю, что я видела. Уверена, стоит мне только закрыть глаза, и эта картинка снова возникнет передо мной.

А еще Вера – ее отражение в зеркале, ее взгляд, устремленный на меня.

Здесь нечему было завидовать. Это мне надо завидовать ее интуиции, ее умению увидеть истинное положение вещей.

Я вылетаю в бальный зал. Оглядываюсь по сторонам, но мой взгляд натыкается только на разодетых незнакомцев. Я кусаю губы, не зная, что мне делать.

– Вы как будто привидение увидели, – раздается знакомый голос у меня над ухом. – Страшное было?

Я оборачиваюсь и еле сдерживаю неожиданный порыв броситься ему на шею. Вместо этого я вцепляюсь Ковбою в рукав – так, чтобы он уж точно никуда не делся.

– Заберите меня отсюда, – прошу я.

Выражение его лица под маской не разобрать, но улыбка на его губах застывает.

И пока он молчит, пока он не улыбается, пока он просто смотрит на меня, я до крови кусаю губы, потому что если он скажет «нет» – мне больше не к кому будет обратиться.

– Конечно, моя королева. Я сейчас же велю подать вашу карету, – наконец, отвечает он.

И усмехается.

Я крепче хватаюсь за его рукав.

– Нет, правда. Что угодно, только заберите меня отсюда.

– Вы мне и так должны, и по вам что-то не видно, что вы собираетесь возвращать…, – начинает он…

… но его прерывает Ройс.

Ройс появляется рядом со мной – как всегда безупречный, и по нему и не скажешь, чем он только что занимался.

– Роуз, – отрывисто произносит он. – Пойдем.

Все внутри меня сжимается. Я не знаю, что это – страх, отвращение, боль, злоба… Может быть, это даже все вместе, все сразу. В любом случае, это для меня слишком.

Я пячусь от Ройса назад, и он хватает меня за руку. Со стороны, наверное, его жест кажется самым обыкновенным и почти нежным, но на самом деле хватка его пальцев причиняет мне сильную боль. Мне кажется, что мои кости вот-вот хрустнут…

… тогда Ковбой выступает вперед. Перехватывает руку Ройса чуть выше запястья, и я вижу, как тот морщится.

– Кажется, леди не горит желанием с вами общаться, многоуважаемый сэр, – в его «сэр» столько презрения, что уважительное обращение кажется нецензурный оскорблением.

Ройс разжимает пальцы. Я отшатываюсь назад, растирая запястье.

– Уходите, мисс Хейл, – советует мне Ковбой.

Я так и делаю, стараясь не прислушиваться к выкрикам и звукам борьбы у меня за спиной и не оборачиваться.

До меня доносится смех Ковбоя, и его «Дрейк. Фрэнсис Дрейк».

Тяжелая входная дверь закрывается у меня за спиной.

…

Я замечаю его только тогда, когда он останавливается рядом со мной. Сначала я вздрагиваю, потому что в темноте принимаю его за Ройса, но когда он улыбается, я узнаю его. На его губах запеклась кровь, но улыбается он все так же.

– Вы мне очень должны, дорогая. Этот дракон чуть было не откусил мне голову, – широким жестом он указывает на светящиеся в темноте окна особняка. Свет как-то странный, неровный, и он будто бы просачивается сквозь густой туман…

… и вместо перчатки на его правой руке какая-то странного вида повязка.

– Что вы сделали? – наверное, слишком громко спрашиваю я.

– А-а, это, – он снова взмахивает рукой. – Обжегся немного.

– Вы подожгли дом?!

– Не дом, а так… пару занавесок, – морщится он. – Вы уж простите, но поджигать дома – даже ради вас – слишком рискованно. От полиции штата потом покоя не будет. Они, конечно, умом не блещут, но едва ли им придет в голову допрашивать безвременно почившего сэра Дрейка.

Он вдруг резко оборачивается и какое-то время настороженно вглядывается в темноту.

Я поднимаюсь со скамейки и пытаюсь тоже что-нибудь разглядеть, но за деревьями видны только очертания особняка и ничего больше.

– Когда ваш отец за вами заедет? – спрашивает Ковбой.

Я пожимаю плечами. Едва ли папу обрадуют последние события.

– Тогда пойдемте.

…

Все-таки я безрассудная. Права была Вера, когда говорила, что скрытого авантюризма мне не занимать. Отправиться неизвестно куда в компании очень и очень сомнительного типа – вот вам проявление моего безрассудства.

– Где ваша машина? – в сотый раз споткнувшись о какой-то корень, я решаю, что с меня хватит этой пешей прогулки.

Ковбой, идущий на пару шагов впереди меня, оборачивается.

– Вы всегда можете вернуться обратно и попросить вашего жениха вас подвезти.

– Ну лошадь-то у вас должна быть? – огрызаюсь я.

Мое платье совершенно не предназначено для пеших прогулок по пересеченной местности, и я уверена, что в некоторых местах оно уже расползлось по швам. К тому же, туфли трут мне ноги, а еще мне просто очень и очень холодно.

В любом нормальном романе на этом моменте главный герой обнял бы героиню и согрел бы ее своим теплом.

Ковбой же знай себе топает впереди, и никакого сочувствия от него не дождешься.

Прямо укрощение строптивой какое-то.

– … а то, как же без лошади коров пасти, – добавляю я.

Это попадает в цель.

Ковбой резко останавливается.

Я останавливаюсь тоже, с опаской поглядывая на его темную фигуру, чуть подсвеченную слабым светом фонаря.

– Вы потрясающая, вы это знаете? – он делает несколько шагов ко мне, я пячусь назад, пока не натыкаюсь спиной на дерево. Ковбой нависает надо мной. – Долг платежом красен, дорогая, и чем дольше я имею честь наслаждаться вашим обществом, тем больше мне кажется, что хорошо бы нам с вами рассчитаться и пойти дальше каждый своей дорогой.

Он опускает фонарь на землю и как-то очень странно улыбается.

Мне очень не хочется это признавать, но у меня начинают дрожать колени.

Все-таки играть с огнем – это не такая уж хорошая идея. Равно как и дразнить Ковбоя-пирата-поджигателя.

– О чем вы говорите, мистер МакКарти? – мой голос похож на писк. Аж самой противно.

– О вашем заманчивом обещании сделать что угодно.

– Я имела в виду…

Он прижимает мне палец к губам.

– Вы уже должны мне танец. Но, – он многозначительно поднимает взгляд на темные кроны деревьев у нас над головой, – … мне кажется, городской парк – это не лучшее для этого место. Что же касается вашего второго долга, то он посерьезнее первого…

– Я вам заплачу, – обещаю я. – Сколько попросите.

Мне очень не нравится (не нравится?) его рука, привольно расположившаяся у меня на талии. Мне очень не нравится то, что у меня дрожат колени, что мы в лесу, и рядом больше никого нет, что мой сказочный принц Ройс оказался лягушкой, и что…

… я никогда ни с кем не целовалась. И мне очень не нравится то, что эта мысль почему-то пришла мне в голову.

– Знаете, о чем я думаю? – усмехается Ковбой. – Поскольку жадность, как известно, до добра не доведет, то на этот раз я ограничусь – как у нас на ферме принято – одной очень страстной ночью.

…

@темы: Фанфики

---

Муза!?

Реночка Стимул подходит?

@темы: Келлан Латс

---

За мной последний танец
...
автор: Renna
пейринг: Розали/Эммет, Розали/Ройс
рейтинг: PG
жанр: романс/драма
саммари: AU. А вдруг все было бы иначе? Что если не было бы трагического происшествия в темном переулке? Если бы Розали встретила Эммета до своей помолвки с Ройсом? Изменило бы это хоть что-нибудь?
3. Маскарад: пираты, принцессы и неверные рыцари
3. Маскарад: пираты, принцессы и неверные рыцари
…
– … и как он смеет так со мной поступать? – в очередной раз спрашиваю я, пока Вера пытается застегнуть бесчисленное количество застежек на моем карнавальном платье.

В зеркале я вижу ее улыбку.

– Ты ему понравилась, – в очередной раз отвечает она. – Не дергайся, я пытаюсь застегнуть твое платье так, как надо. И почему твой отец всегда покупает что-то подобное? – она мученически закатывает глаза.

– Не меняй тему! – возмущаюсь я. Вера это любит. Я, конечно, понимаю, что уже в сотый раз поднимаю тему Ковбоя и его хамского поведения, но никак не могу успокоиться. В тысячный раз прокручиваю в голове сцены у биржи труда, в тысячный раз мысленно повторяю каждую нашу фразу и ищу там скрытый смысл. Безуспешно…

… или слишком успешно. Не знаю.

А платье красивое. Несколько дней назад я пришла бы в абсолютный восторг, только взглянув на него – насыщенно-красное, с тесным корсетом и широкими, свободными рукавами и пышной юбкой, оно похоже на платье сказочной принцессы. Что-то подобное носили в эпоху королей и их прекрасных фавориток.

– Ройсу понравится, – заключаю я, внимательно разглядывая свое отражение в зеркале. Наклоняю голову, за что получаю легкий тычок от Веры – она никак не может застегнуть маленькие крючки на корсете.

В зеркале я вижу, как она хмурится. Почти незаметно, как будто бы просто тень скользнула по ее лицу. Когда-то я пыталась убедить себя, что она просто завидует. Ее муж – столяр, мой жених – Ройс Кинг; было бы неудивительно, если бы она завидовала.

Но Вера не такая. Я знаю, что Вера не такая, и это знание грызет меня изнутри.

Потому что если она не завидует, значит, она меня жалеет. Значит, что-то в моей идеальной жизни не так.

И может быть, она права.

Я говорю «Ройсу понравится» и думаю, что Ковбой бы сказал, что мое платье – плевок в сторону всех безработных. Я уверена, что он бы мог так сказать.

Вы очень много о себе думаете, мисс Хейл.

Теперь и я хмурюсь.

…

На улице холодно. Отец подвозит меня до дома Кингов, но останавливает машину за оградой, и мне приходится сперва пересечь парк. Мне очень не хватает Веры, я привыкла, что она всегда рядом, и сейчас, на всех званых вечерах Ройса, я чувствую себя одинокой и немного лишней.

Родители никогда не одобряли моего общения с Верой. Надо стремиться к лучшему, – всегда повторял отец. Но красивые, богатые и не желающие принять меня в свой круг девушки высшего общества вызывают у меня отторжение. Мне не хочется даже пытаться понравиться им.

Мне холодно, и я тороплюсь пересечь парк. Из высоких окон льется яркий свет, доносится приглушенная музыка; на террасе курят несколько джентльменов в забавных маскарадных костюмах. Я даже не уверена, кто из них кого изображает.

Пират изучает меня. Я чувствую его взгляд – в нем интерес и насмешка одновременно. Он затягивается сигаретой в последний раз и щелчком отправляет ее на безупречно подстриженный газон Кингов.

Я быстро прохожу мимо него. Под его взглядом мне начинает казаться, что мое платье слишком открытое и слишком вызывающее.

Не все и не всегда смотрят на вас.

Ха! Как же.

…

– Розали, милая! – восклицает мать Ройса и обнимает меня. Улыбка на ее губах кажется совершенно неискренней, и от ее резкого, бьющего в нос запаха духов мне хочется чихнуть. – Как мы рады тебя видеть.

– Здравствуйте, миссис Кинг, – вежливо отвечаю я.

От натянутой, неискренней улыбки на моих губах мне самой становится тошно. Я беру бокал с шампанским с подноса проходящего мимо официанта и оглядываюсь по сторонам в поисках Ройса.

– Ройс совсем заработался, – понизив голос, сообщает миссис Кинг. – Он выйдет через пару минут.

Я благодарю ее, и отхожу в сторону.

…

Никак не могу понять, что со мной. Это – то, чего я всегда хотела. То, чего хотели мои родители. Мой билет в счастливое будущее.

Но я почему-то не рада. Мне почему-то очень, очень одиноко здесь, в этой пестрой, разодетой толпе.

«Золотая молодежь» перешептывается за моей спиной. Я стою, окруженная смутно знакомыми людьми, и медленно потягиваю шампанское. Мечтаю, чтобы Вера вдруг оказалась рядом, и чтобы Ройс скорее вышел.

Пират отвешивает мне глубокий поклон. На его губах – вежливая, но ироничная улыбка, на щеках – очаровательные ямочки. Его лицо наполовину скрыто маской и шляпой, но…

… боже!

– Позвольте вас пригласить, – произносит он, протягивая мне руку.

И его голос…

… боже!

Я не знаю, как реагировать. Мне хочется влепить ему пощечину просто за эти его бесконечные смены образов, за хамство и очарование, сменяющее одно другое. И мне хочется улыбаться до ушей от того, что он оказался здесь, в этой… золотой клетке. Как глоток свежего воздуха.

– Что вы здесь делаете? – выдыхаю я, изо всех сил пытаясь сдержать радость в голосе. – Как вас сюда пропустили?

Улыбка не сходит с его губ.

– Фрэнсис Дрейк, мэм, – тщательно имитируя британский акцент, произносит он. – Передо мной открыты все двери.

– Вы даже не англичанин, мистер МакКарти, – хмыкаю я. – И не все двери перед вами открыты.

– Да-а? – тянет он. – Полагаю, вы имеете в виду дверь Розали Хейл. Но вы же не Розали Хейл, мэм. Вы – моя королева, – он опускается передо мной на одно колено. – За все мои подвиги, совершенные в вашу честь, вы должны мне один танец.

Если он – Фрэнсис Дрейк, а я его королева… это делает меня Елизаветой I. Королевой-девственницей.

О.

Меня не покидает ощущение, что он надо мной просто издевается.

– А вы должны мне извинение, – отрезаю я, и прохожу мимо него.

…

Я знаю, где находится кабинет Ройса. Столкновение с Ковбоем – (что Ковбой делает на маскараде в доме Кингов?) – только укрепляет меня в моей решении самой пойти к моему жениху и сообщить ему, что я, между прочим, здесь, и пора бы ему уже почтить публику своим присутствием.

С этой мыслью я широко открываю дверь в его кабинет…

… я застываю на месте.

Это слишком похоже на классический эпизод из классического любовного романа. А я – классическая обманутая невеста.

Мгновение мы смотрим друга на друга, все трое – я, Ройс и незнакомая мне девушка, с которой они так удобно расположились на диванчике у стены.

Потом я отворачиваюсь.

…

@темы: Фанфики

---

22.03.2009 в 19:53

Пишет [J]jasdy[/J]:

Вот придумала
Название: Предсмертное мгновение
Жанр: Воспоминания
* * *
-Ты никогда не рассказывал о том что видел перед смертью,- упрекнула однажды меня Роуз. Я улыбнулся её и сказал лишь одно:
-Еще не время, но когда оно придет, я тебе расскажу.
Розали обиделась и выставила меня из комнаты. Я спустился в гостиную, сел на диван углубился в свои мрачные воспоминания.
"-...импульсивный идиот...- кричал мне в след отец, когда я вынес дверь с ноги. Пойду к ним, и попрошу её руки.- думал лишь об одном я. Но ноги несли меня не к их дому, а в лес. Я зашел в самую чащу, когда понял, что стою не у дома ангела укравшего моё сердце... Я повернулся дабы идти обратно, когда на встречу мне вышел огромный медведь... Он шел за мной с того момента как я вошел в лес. Я стоял как вкопаный, понимая, что моя учесть решена... Медведь смотрел на меня, я на него... И в какой- то момент, я почувствовал как тяжелая лапа ударила меня в грудь, ломая ребра...
Боль, кровь, медведь, ангел... Тьма начала окутывать меня, я чувствовал тяжелое дыхание рядом со своей головой... Он решил полакомится мной...
Я потерял сознание...
... Ангел похитивший мою душу спит рядом со мной, она великолепна... Я встаю с кровати, одеваюсь, накидываю её одеялом, целую в лоб и по- хозяйски глажу уже заметно округлившийся животик... И ухожу в другую
комнату будить сынишку... А вот мы глубокие старики сидим на крыльце и наблюдаем за кучей внучат...
На короткое мгновение я прихожу в себя и слышу... Мой ангел...
-Ты должен жить... Ты должен жить ради... меня... Потерпи немного... Карлайл тебе поможет...
* * *
- Эм, прости меня, ты прав... Ты сам все расскажешь... Когда придет время- и снова мой ангел Розали вырывает меня из тьмы...

@темы: Фанфики

---

Аааааааааа!!!!!

Выкладываю ещё немного моего последнего УВЛЕЧЕНИЯ

@темы: Келлан Латс

---

Любовь – это так прекрасно! Какой позор, что люди женятся, чтобы все испортить.Синяя Борода.*
То, что делается ради любви, происходит вне сфер добра и зла.Ф. Ницше.
Я лягушка, которая сидит у края непроглядной тьмы, уставившись выпученными глазами на чудо и тайну двух пламенеющих сердец.Джек Лондон
Если не можешь ослепить их ловкостью, сбей с толку враками!Профф. Х. Хилл.*
Свободен тот кто может не лгать.А. Камю
Поистине ловок тот, кто умеет скрывать свою ловкость.Франсуа Де Ларошфуко
Ошибается тот, кто думает, будто лишь таким бурным страстям, как любовь и честолюбие, удается подчинить себе другие страсти. Самой сильной нередко оказывается бездеятельная леность: завладевая людскими помыслами и поступками, она незаметно подтачивает все их стремления и добродетели.Франсуа Де Ларошфуко
Дети боятся темноты, а мы нередко пугаемся света.Лукреций

Свобода – не то скромное состояние, о котором мечтают люди во все времена, когда другие люди их мучают, ибо тогда человек человеку решетка, стена, силки и пропасть. Свобода, о которой я веду речь, лежит дальше, она начинается за той зоной подавления всеми каждого в обществе (зоной, которую можно миновать невредимыми); вот тогда-то в поисках какого-нибудь сопротивления – ведь человек человеку его уже не оказывает – его находят в мире и в самих себе и в качестве противника выбирают себя и мир, чтобы сразиться с обоими и обоих себе подчинить. Когда же удается и это, разверзается бездна свободы: чем больше можно сделать всего, тем меньше известно, что именно следует делать. По началу нас искушает мудрость, но из кувшина воды в пустыне она становится кувшином воды посреди озера, если усваивается она, как вода, и если можно наделить ей лом или лягушачью икру.
Если, однако, в стремлении к мудрости видится что-то достойное, то достойных аргументов в пользу бегства от мудрости нет, и никто не заявит вслух о желании отупеть; а если бы у него даже и достало смелости в этом признаться, то докуда, собственно, следует ему отступить?
Станислав Лем«Приключения Ийона Тихого»

Одиночество – прекрасная вещь, но ведь необходимо, чтобы кто-то вам сказал, что одиночество –прекрасная вещь.О. Де Бальзак.
Одиночество, как ты перенаселено!Станислав Ежи Лец
Ужасное несчастье – не иметь возможности остаться наедине с самим собой.Ла Брюйер.

@темы: мысли вслух

---

07.05.2009 в 23:15

Пишет  Crisl:

07.05.2009 в 19:23

Пишет  L.A.w.D.T.:

Такое нужно тырить

07.05.2009 в 13:27

Пишет martikosh:

рецензия для смеха
Всё началось с оленя и криков Фю "это канал дискавери! это канал дискавери!", но показали ёлки и Фю успокоилась. Дальше депрессивная главная героиня рассуждает о смерти и несёт в этот мир вечный пафос. Следующим кадром я помню только БЕЛЫЕ ЗУБЫ индейца. Они, просто аки в рекламе орбита, затмили на экране всё, включая самого индейца.

Потом гг (главная героиня) едет в школу. На физкультуре наша неловкая гг попадает по голове мальчику, который от этого теряет последние мозги и в неё влюбляется.

ГГ пошла хавать. В буфете она впервые видит нашу веселую компанию: Шкафчика, Блондиночку, Юлю Волкову, Мальчика "Я-не-даун-просто-у-меня-лицо такое" и конечно Седрика в ёлках. Последний стреляет в гг очами и хитро ухмыляется.
Самоуверенная гг идёт на биологию и стреляет в мальчика глазами, но у того внезапно случается рвотный порыв. Из-за этого инцидента бедная гг мучается очень долго.
Надо учитывать, что гг девочка неловкая, она постоянно спотыкается, когда ест не туда засовывает ложу и поскальзывается на льду.

Потом Седрик возвращается, и они с гг показывают оставшимся зрителям чудеса коммуникации.

На улице неловкая гг чуть не попадает под машину, наш медовоглазый любимец её спасает, но это не главное!

В больнице мы встречаемся с ещё одним представителем веселой компании - их папашей Александром Малининым, который светит в гг фонариком, наивно думая, что ей это поможет.

ГГ мучается вопросом, что не так с её возлюбленным и после разговора с Белыми Зубами лезет в инет: Гугл - наше все. Там она находит много страшных слов и картинок: Апотампкин, кубок огня, расчленёнка и кадр из начала хентая "Чёрная библия". ГГ находит там знакомые слова, вроде сила, немёртвый и пьют кровь, и подчеркивает их.

Наконец момент, которого мы с Фю ждали! Седрик в ёлках!!! Он орёт на гг и требует, чтоб она назвала любимоё блюдо Шкафчика, Блондиночки, Юли Волковой, Мальчика "Я-не-даун-просто-у-меня-лицо такое" и Доктора Малинина. Потом Седрик угорожающе говорит "Сейчас я покажу, какой я на самом деле!!" и очень решительно расстёгивает рубашечку. В зале гробовое молчание и тихий голос Фю "Голый?". Но потом все конечно же понимают, что просто гламурный и блестящий и успокаиваются. Седрик буйствует дальше. Он кричит "Я всесилен!", повсюду бегает и со словами "Ты не победишь меня, берёзка!" Отрывает сучок от ближайшего дерева. ГГ в капле.

Седрик приглашает ГГ познакомиться с семьёй. ГГ нервничает, и правильно, ибо, увидев её, Блондиночка бьёт тарелки и корчит недовольные рожи. Все остальные каваятся.

Потом гг хочет сожрать крутой чувак с хвостиком, поэтому Юля Волкова вызывается отвезти её в аэропорт. Но глупенькая гг сбегает к чуваку с хвостиком и снова рассуждает о смерти.

Чувак с хвостиком её кусает. В течение 15 минут гг корчится, на заднем плане Юля Волкова и Мальчик "Я-не-даун-просто-у-меня-лицо такое" разрывают хвостика, посыпают солью и сжигают. Доктор Малинин в это время доламывает гг ногу и велит Седрику отсосать. Седрик перебарщивает, но Доктор Малинин его не останавливает, очевидно боясь, что вместе с Седриком оторвёт у гг руку, ногу он уже оторвал и ему стыдно.

Ну дальше гг танцует с Седриком на балу и настойчиво требует "Укуси меня! Выпей моей крови!", но наш Седрик ей отказывает, делает пафосный вид а-ля Айя и изрекает, что он монстри ужасный человек.

-----------------------------------------------------
сорри, но источник не известен


и парочка комментариев из кинозала во время просмотра фильма

"....Лев влюбился в овечку...
из зала: Овца, ты, поняла? Овцааа!"

"На фразу Эдварда, когда он хотел поцеловать Беллу "Не двигайся" из зала громким голосом "Может ей вообще из комнаты выйти?""

"Когда Белла пришла в комнату к Эду, огляделась так и первый ее вопрос:
- У тебя нет кровати?
Из-зала:
- Молодец, девочка, сразу и по делу!"

"когда Эдвард показывал Бэлле как светится его кожа, из зала донеслось откуда то:
"охренеть! Пэрис Хилтон сдохла бы от зависти""

"Эдвард: скажи это, скажи громко (комментарий из зала: драматизирует, падла"

@темы: сивый бред, позитив, Сумеречная сага

---

С днём рождения!

angelina vamp Дружочек Ангелина С днём рождения!

Будь весёлой. Будь счастливой. Будь здоровой. Будь любимой.

@темы: поздравления, ПЧ

---

Женщина с большой буквы" Ж"".Эльвиры Борякиной.

К тому же, для исповеди необходимо покаяние. Но у меня получается искренне

раскаиваться только в одном грехе: в обжорстве — да и то после взвешивания.

@темы: мысли вслух

---

Название: О разбитых зеркалах, вампирах и прошлой жизни, о которой многие мечтают, а я не помню.
Автор: Renna
Фандом: original fiction
Рейтинг: PG-13|R (немного крови, немного "крепких словечек", немного "взрослых тем" - в общем, кто предупрежден, тот вооружен)
(деление на части очень условное, просто весь текст не влезал в один пост. на самом деле это один относительно большой текст)
часть№ 2
Я не скажу, что это сложно. Это – напротив – просто, это естественно, и это то, что происходит в нашем странном мире всегда и везде. Охотники и жертвы меняются местами, масть путается, кровь засыхает.

В нашем странном мире много крови, наш странный мир на ней построен.

Я помню, как впервые увидела его.

…

Я девочка маленького городка.

Маленьких городишек.

Они все одинаковы. Один похож на другой, планировкой, людьми. В маленьких городках прячутся такие, как мы – те, кто пока еще не с ними. Пока еще не на их стороне. Старосты маленьких городков сочувствуют нам. Старосты маленьких городков верят в нас.

В больших городах никто уже не верит.

Да и нет их уже, тех больших городов, о которых с тоской вспоминают помнящие.

…

Я видела большой город. Я видела нынешний большой город, в котором разбиты все зеркала и заколочены все окна. Город, в котором брошенные машины гниют на улицах; в котором потрескавшийся асфальт покрыт слоем липкой грязи; в котором мертвые птицы разлагаются на оторванных защитных сетках.

Я, девочка из маленького городка, видела большой город, видела страх и голод, а еще видела их.

И там же я впервые встретила его.

…

Я стояла внизу, у подножья трибуны.

Трое наших крутили их адский барабан; а их трое называли выпавшие цифры. И счастливчики, с номерами-клеймами на предплечьях, поднимали руки.

Они смеялись.

Он ухмылялся.

…

Я никогда не видела таких как он прежде. Вампиры маленьких городков – они другие. Они не похожи на этих; они даже внешне не похожи на этих. Они как свора бездомных собак – голодные и злые, и голод ослепляет их, делая уязвимыми.

На вампиров маленьких городков мы охотились, и успешно охотились. Мы были хорошими охотниками, ночными кошмарами для ночных кошмаров. И я была хорошей приманкой.

Шнырь всегда был вампиром большого города. Он и сейчас вампир большого города. Но тогда я этого не знала. Тогда я стояла внизу, у подножья трибуны, и наши крутили барабан – адская лотерея, и их низшие стояли в стороне, с плетками и повязками на глаза.

Шнырь ухмылялся.

…

Когда-то это были сказки.

Странные нелюди, манящая привлекательность потустороннего мира. Черная тьма в глазах, затягивающая, гипнотизирующая. Белая кожа и острые зубы.

Мне говорили – раньше это было сказками. Раньше об этом писали книги. Раньше это было модно – влюбиться в вампира. Они не знали, чего хотели.

…

Я помню, как он посмотрел прямо на меня. Как его ухмылка стала другой – не просто ухмылкой, а довольной ухмылкой. Я помню, как стиснула зубы, чтобы не закричать.

Потому что мне стало страшно.

Потому что тогда я впервые подумала – что если мы никогда не выиграем. Что если такие как он – с тьмой, прячущейся внутри – навсегда останутся главными.

И что будет, если он захочет поиграть со мной.

…

А потом он вытащил из колоды карту, даму треф, и надорвал ее. Глядя на меня.

…
…

За грязным стеклом проносится грязный мир. С грязного неба льется грязная вода. Грязь окружает нас, въедается в кожу, впитывается.

Они мудро поступили – они не стали уничтожать нас, помнящих. Они просто оставили нас гнить в грязи, уничтожать самых себя, вырождаться.

Крюк всегда говорил, что такие, как я – последние. После меня не будет помнящих. Да и я-то слишком мала, чтобы помнить.

…

Шнырь молчит.

В полумраке вагона его опять почти не видно, и в этом весь он. Сочетание демонстративного и потаенного, яркого и темного.

Он сидит боком, ноги на сиденье, воротник куртки высоко поднят, скрывает лицо. Иногда мне хочется знать, почему его прозвали Шнырь. Кто прозвал его Шнырь – кто смог столкнуться с ним и выжить. И смогу ли я?

Мои пальцы дрожат. Я боюсь – внутреннее спокойствие это не мое и никогда не было моим.

Я боюсь неопределенности.

…

Я понимаю, что он со мной сделает, только тогда, когда поезд начинает тормозить, и я вижу флаги. Черно-красные флаги; их странные символы на черном фоне.

Рынок.

…

Это как пощечина или же как плевок – я нужна не ему. Он охотился за мной, выслеживал меня, убивал, чтобы заполучить меня – но все это не для того, чтобы я стала его. Не для того он ставил на мне свою метку, не для того отравлял меня своим укусом, не для того делал покорной.

Он просто хочет меня продать.

Я кусаю губы, и это больно.

…

Я помню, как вены набухали кровью, и помню, как его зубы прокусили мою кожу, проникли вглубь. Помню, как из ранок лилась кровь. Помню боль и помню удовольствие – смешанные.

В темной комнате мотеля я принадлежала только ему.

…

Мы выходим. Он чуть подталкивает меня, когда я задерживаюсь в дверях. Я останавливаюсь на платформе и оборачиваюсь, смотрю на других – они выгоняют таких как я толпами, помногу. Я же у него одна.

Небо затянуто сеткой; если смотреть вверх – кажется, что серые облака порезаны на маленькие кусочки-ромбики. Неровные, потому что сетка неровная.

Ветер треплет красно-черные флаги. Впереди гудит рынок – низшие, средние и элитные ряды. Над всем возвышается башня, в ее тени – здание аукциона, тонированное стекло и железо, ничем не украшенное; пугающая, обманчивая простота.

Он снова подталкивает меня, молча. С тех пор, как он сказал – пора домой – он не произнес ни слова.

Я кусаю губы. Хочется смеяться.

…

И все-таки я не выдерживаю. Я останавливаюсь, прижимаюсь спиной к барьеру, тянущемуся вокруг станции, и поднимаю голову.

– Нет.

Мимо нас идут другие. Некоторые оборачиваются, некоторые – наоборот – отворачиваются. Пара низших дергается было в нашу сторону, но Шнырь делает им знак, и они останавливаются.

– Что нет?

– Не продавай меня.

Он ухмыляется.

Вот и весь мой ответ – ухмылка.

– Я сделаю для тебя что угодно, - тихо говорю я. И я действительно готова на все.

Он пожимает плечами.

– Что именно, девочка?

– Все, что ты хочешь.

…

Он наклоняется ко мне. Он подается вперед и наклоняется ко мне. Его рука смыкается на моих запястьях, он легко захватывает оба сразу – его руки больше моих. Прикосновение грубой кожи перчаток к не зажившим еще царапинам болезненно.

Если бы он дышал, я бы чувствовала его дыхание.

Но он не дышит.

…

Его куртка пахнет кровью и дымом. И еще множеством других запахов, запахов дороги, которые невозможно выделить по отдельности, но все вместе они безошибочно узнаваемы.

Его куртка впитала в себя запах городков и городишек, мятежной провинции, моего дома.

Мне все еще хочется смеяться. Я дрожу.

…

– А чего я хочу, девочка? – спрашивает он.

Чуть насмешливо, но и – как мне кажется – с намеком.

Я подаюсь вперед. Я тянусь к нему, хочу прижаться к его телу и проверить – действительно ли оно скользкое и холодное, как они говорят. Его глаза завораживают меня. Тьма внутри – манит.

Я готова сдаться.

Он упирается другой рукой мне в солнечное сплетение, надавливает, отталкивает назад. Я ударяюсь спиной о стену, и это больно – отрезвляющая боль.

Острые зубы тускло поблескивают в сером дневном свете.

– Чего я хочу? – повторяет он.

– Не знаю, - выдыхаю я.

Запутавшаяся и растерянная – да, это правда.

– Вот именно, - если бы он усмехнулся, это было бы легче. Но он в его голосе одно только равнодушие, больше ничего. – Я не хочу ничего из того, что ты можешь мне предложить.

И он тянет меня за собой, к выходу со станции, к турникетам, к рынку.

Я слышу, как поезд снова начинает набирать ход, и я хочу обернуться, но никак не могу решиться.

Когда я все же поворачиваюсь, его уже нет – осталась лишь пустая платформа и рельсы, тянущиеся куда-то вдаль.

…
…

Я называю его просто – Главный Упырь; и это меня успокаивает.

Он не похож на низших, и он не похож на тех, которых я видела. Он другой, еще раз другой; как ни парадоксально – он другой среди других.

В нем нет ничего главного. Ничего особенного тоже. Но он главный.

…

Шнырь стоит ко мне спиной, у окна.

Не смотрит на меня; не смотрит на Главного. Его как будто нет.

Мне хочется, чтобы он обернулся.

…

Главный Упырь касается моего лица. Он приподнимает мою голову за подбородок, заставляет смотреть ему в глаза. Те же узкие, вытянутые зрачки, та же тьма внутри. Но что-то и другое, что-то незнакомое и чуждое.

Другой рукой он поглаживает пластырь на мой шее, кусок простого белого пластыря, под которым не зажили еще две маленькие ранки.

Я надкушенная.

– Значит, это Донья, - говорит он. У него странный голос, слишком чистый, слишком мелодичный. В самом прямом смысле этого слова – он говорит так, словно напевает какую-то песенку, на один и тот же мотив, только слова меняет.

Шнырь фыркает.

– Дона.

Я никогда не обращала внимания на его голос. Я никогда не выделяла его голос среди голосов остальных. Крюк, Шестерка, Люмен… проходные вампиры, проходные люди. Потом Шнырь. Я воспринимала их голоса просто как голоса. Как звуки, из которых складываются слова.

Безразлично.

Но по сравнению с Главным, Шнырь говорит почти по-нашему. Почти как мы.

…

– Я думал, она будет симпатичнее, - замечает Главный.

Шнырь пожимает плечами.

Он не оборачивается и не оценивает меня, не смотрит. И не я одна это замечаю, Главный Упырь тоже хмурится.

У него странные жесты и странная мимика. Как будто он старается походить на нас, копировать нас – но он все равно чужой. Как бы не старался.

И это странно – что Главный старается.

…

– Забери ее.

Шнырь оборачивается. Все-таки оборачивается.

Его лицо ничего не выражает, его движения по-прежнему плавные и осторожные, но мне кажется – он недоволен.

И не просто недоволен.

– Оставь себе, - требует Главный. Именно требует, не предлагает и не советует.

Шнырь фыркает.

– Ты можешь ее потом продать.

– Она станет дешевле, - и у него все тот же ровный, бесстрастный тон.

– Я возмещу тебе разницу.

И он – наконец – пожимает плечами. Соглашаясь.

…
…

Я ни во что не верю.

Я никому не верю.

За окнами ночь, и мы все еще в башне. Внизу горят огни; и здание аукциона похоже на большую сцену – театр теней. Черные силуэты движутся, сталкиваются и расходятся. Я вижу, как одни падают на колени, и как другие заставляют их подниматься. Я чувствую их страх и отчаяние, я понимаю их.

Там, внизу, брошенная своим охотником, своим хищником, я тоже буду такой.

Я вдруг осознаю, что не боюсь Шныря. Это странно и противоестественно, но это начало. Я не боюсь его так, как боюсь других. И пусть дело в отравленном укусе; это остается фактом.

…

Я в той комнате, где он бывает между охотами. Где он отдыхает, прежде чем отправиться в очередной маленький городок мятежной провинции за очередной девочкой-приманкой.

Некоторые любят таких. Это экзотика, и экзотика востребована.

Мне интересно – сколько бы Главный заплатил, если бы я ему понравилась. Если бы я была другой – красивее, ярче. Или, может, раскованнее.

…

Я смотрю по сторонам. Я смотрю на стены, не украшенные ничем, я смотрю на постель, которую едва ли когда-либо разбирали. Он не живет здесь. Он появляется здесь так же, как и везде, но не живет.

И если он не живет здесь – где же его дом?

Я прижимаю колени к груди, и шею снова сводит призрачной болью.

Я слишком много думаю.

…

В Башне не скрипят двери, не скрипят полы. В Башне они могут двигаться бесшумно, подкрадываться. Я не слышу, как он входит. Не замечаю того момента, когда он появляется в комнате.

Не вижу его до того, как он оказывается совсем рядом.

Я гадаю – что будет дальше. Он опрокинет меня на пол, вонзит острые когти в мое тело, сожмет мне горло и прокусит вену. Или возьмет нож и начнет резать – меня, еще живую, на мелкие-мелкие кусочки. Или…

Он бросает мне на колени полотенце. Обыкновенное банное полотенце, которые раньше были и у нас, пока все не износились.

Я поднимаю голову.

Он не ухмыляется. Против обыкновения на его губах нет той самой, привычной, ухмылки. И он смотрит не на меня, а скорее мимо меня, поверх моей головы куда-то в окно.

– Ты можешь вымыться, - говорит он. Ровный голос, как всегда, но каких-то ноток не хватает. Тех, что были раньше.

(рассказать тебе секрет, девочка; хочешь, я расскажу тебе секрет…)

Дверь в ванную приоткрыта.

Я встаю. Он отступает в сторону, чтобы я могла пойти мимо него. Он не оборачивается.

…

Маленькие блестящие шарики выпадают из кармана и рассыпаются по кафельному полу.
Я поднимаю один, и понимаю, что это.

Я улыбаюсь.

И все-таки, они не бросили меня.

…

Я судорожно обыскиваю остальные карманы. Маленькие блестящие шарики бесполезны без главного – детонатора. Но в моих карманах больше ничего нет.

И я вспоминаю Дом Ночных Кошмаров, мою кофту и пояс с кармашками, висящие на спинке стула. Я взяла кофту, но оставила пояс. Я ошиблась. Я поверила, что они готовы бросить меня. Что они готовы сдаться.

Но сдались не они – сдалась я сама.

Мне хочется закричать. Я кусаю губы.

Опускаюсь на пол и начинаю истерично смеяться.

…
…

Он заходит чуть позже. Я все еще сижу на полу, но уже не смеюсь. Мну в руках кофту, и искусанные губы кровоточат.

Он чует мою кровь. Его зрачки стягиваются в узкие вертикальные полоски, почти линии. Зеленовато-желтая радужка темнеет, становится почти коричневой. С красноватым отливом. Ухмылка обнажает острые зубы.

Он чует кровь.

…

У меня нет выбора.

У меня нет вариантов.

У меня нет даже моего любимого слова – нет.

Я могу только приблизить конец, сократить ожидание.

…

Я встаю.

Я поднимаюсь, держась за стену. Кофта падает на пол, полотенце падает на пол. Я тоже хочу упасть на пол, но я не могу.

Ванная комната кажется слишком маленькой и тесной, и он – кажется – слишком близко.

…

Он проводит согнутым пальцем по моим губам. Стирает выступившую кровь. И его острый, загнутый ноготь – коготь – царапает кожу.

Он облизывает палец.

Я хочу закрыть глаза, но не могу. Я смотрю на него, как загнанная жертва на хищника; как попавший в капкан зверек на того, кто ставил этот капкан.

Он приподнимает меня, прижимает к себе и к стене одновременно; и я обхватываю его ногами – не думая, на уровне инстинктов. Мне теперь не надо смотреть на него снизу вверх, а ему не надо наклоняться.

Из душа – я не помню, когда его включала – льется теплая вода; и мокрая блузка прилипла к телу, мокрые волосы липнут к лицу. Вода попадает и на него, стекает по его коже, стекает вниз по непромокаемой куртке.

Его губы касаются моих, его язык скользит по кровоточащим ранкам и трещинкам, слизывая выступающую кровь. Неправильное, наркотическое возбуждение переполняет меня.

Я хочу того, что может быть дальше. Что должно быть дальше. Я хочу еще.

Хочу быть съеденной.

…

Он касается моей шеи. Он проводит рукой по моей шее – осторожно и почти нежно. Его руки холодные – да; но не скользкие, как любили говорить они.

Я наклоняю голову, подставляю ему шею.

И он отталкивает меня.

…

Он зол.

Я ни разу не видела его злым – только раздраженным, там, у Главного – но я точно могу сказать, что он зол.

И злость у него иная, чем у низших.

…

Я не понимаю, что сделала не так.

Попыталась все ускорить, испортила его игру? Может, я должна была кричать и сопротивляться, бороться? Может, еще что-то.

Я не могу спросить. Я могу только стоять, прислонившись к стене, и ждать.

…

Его глаза медленно светлеют.

…
…

Мне снятся странные сны.

В моем странном сне он идет – уходит – от меня, по длинному коридору, где на стенах висят зеркала. Он идет, и зеркала разбиваются, одно за одним; и на месте каждого, в пустой раме, остается карта. Огромная карта – шестерка ли, семерка, король.

Джокер.

И дама треф.

Я хочу окликнуть его, но все вокруг начинает рушиться, Башня рушится. Много метров бетона и железных перекрытий, затемненных стекол и электрических проводов. Все рушится.

…

Я открываю глаза, и в комнате я одна.

Сначала мне кажется, что в комнате я одна. Потом я замечаю ее.

…

Я никогда не видела таких, как она. Я видела всяких – раненых и умирающих, грязных и больных. Но таких, как она я никогда не видела.

Она тонкая, тощая. Она беременна. И на шее у нее ранки – много маленьких, аккуратных ранок; некоторые еще свежие и из них сочится кровь. Белая майка испачкана кровью – она, наверное, вытирала шею ее краем.

Она – воплощение нашего ночного кошмара. Она – та самая типичная вампирская девочка. Или вампирская проститутка. Или просто – та, у которой не было выбора.

Если бы я была ей, я мечтала бы о смерти.

…

Она смотрит на меня в упор, и мне не нравится ее взгляд.

Я сталкивалась с такими, похожими – теми, кто с ними – но ни одна из них не пялилась на меня так. Я знаю, что они завидуют. Знаю, что они боятся.

Но не знаю, на что они способны.

Я только сейчас замечаю ее украшения; их много – серьги, браслеты, какие-то подвески и амулеты. И все они сделаны из костей – белые, обыкновенные кости, и черные, обожженные.

Костяная девочка, называю я ее.

И смотрю по сторонам – надеюсь, что Шнырь вот-вот появится.

…

Она усмехается.

Странная, слишком хищная ухмылка; и она не ее – она его. Эта тощее беременное создание усмехается так, как усмехается Шнырь. Один в один.

А потом она начинает кашлять, и на ее губах выступает кровь. Обыкновенная, и какая-то желтоватая вместе с обыкновенной.

…

– Ты не знала? – хмыкает она.

У нее тихий, хриплый голос – усталость и обреченность, смешанные. Она знает, что умрет. Только сначала то создание, что у нее в животе, прогрызет себе путь наружу. Медленно-медленно убивая ее.

Теперь я пялюсь на нее, на кровь на ее губах, на то, как она прислонилась к стене и обхватила руками живот, на то, как исказилось ее хорошенькое личико. Ей больно.

– Нет, - отвечаю. – Мы всегда убивали таких, чтоб не мучались.

Она пожимает плечами.

– Вы и не таких убивали…, - и добавляет, - … Хозяин хочет тебя видеть.

…
…

Я была наверху, когда Шнырь пытался продать меня Главному. Я стояла в стороне, молчаливая и безразличная – потому что одного осознания того, что я недостаточно хороша для него самого, было достаточно.

У нас не принято считать себя особенными. Вернее, не принято обращать внимания на внешность, внешнюю красоту или же – напротив – уродство. У нас нет красоток. У нас нет мужчин месяца, мира и века. Это все осталось в прошлой жизни, вместе с большими городами и зеркалами в каждом доме.

Красота – их удел. Это они и те, кто рядом с ними должны быть красивыми. Для нас же – красота равна уродству. Красота ассоциируется с ними и только с ними; и красоту надо убивать.

Шестерка как-то сказал, что мы и они похожи в одном – мы стремимся уничтожать красивое. Крюк тогда ударил ему по лицу, наотмашь.

Он ненавидел, когда его сравнивали с ними.

…

Сейчас я снова наверху, и Шныря рядом нет.

Он не пытается меня продать, а Главный не отказывается купить.

И я должна была бы радоваться, но я не рада.

Мне не хватает его. И меня тошнит при одной только мысли об этом. Я не хочу быть второй костяной девочкой. Я боюсь, что мне придется стать такой, как она.

…

Она сидит у ног Хозяина.

Она прижимается к нему. Она тянется вслед за его рукой, когда он перестает рассеянно перебирать ее волосы – причудливо переплетенными шнурками и цепочками с костяными подвесками. Ее шея вся искусана; ее руки все в синяках и царапинах, и большой живот кажется слишком большим для ее маленького, хрупкого тельца.

Она – какая-то странная пародия на тех вампирских девочек, о которых в прошлой жизни писали книги.

Я не хочу быть такой. Ни с кем и ни для кого.

Я кусаю губы.

…

– О чем ты думаешь, Донья? – спрашивает Главный.

Я пожимаю плечами.

Он улыбается.

– Подсказать тебе тему для размышлений? – это не вопрос, и я не должна отвечать. Я и не отвечаю. Я отворачиваюсь от него и его живой игрушки, и представляю, как все это сооружение рассыпается на части. Распадается.

Взрывается.

– Я подскажу. Знаешь ли, у нас принято – у нового хозяина есть два дня, чтобы подтвердить свои виды…, - он щурится.

Я не знаю, что это должно символизировать; я не способна понять ужимок Главного. И никто мне не объяснит.

Костяная девочка следит за мной хищным взглядом.

Хер его знает, где и когда я перешла ей дорогу, но она смотрит на меня так, как мы смотрим на потенциальную угрозу. Или на объект охоты.

Мне не нравится ее взгляд. И мне не нравится взгляд Главного.

– … а он, как вижу, так и не подтвердил свои.

– Двух дней не прошло, - говорю я.

Он встает.

Костяная девочка отпрыгивает в сторону, как вспугнутая кошка.

Он улыбается.

– Я знаю, Донья, я знаю. Но два дня пройдут, - и что-то такое в его голосе. Обещание.

Ненужное обещание, нехорошее обещание.

Он указывает мне на дверь.

– Выметайся.

…

Она догоняет меня на лестнице. Отталкивает низших сопровождающих; хватает меня за руку. Мгновение мне кажется, что она пойдет дальше, что она набросится на меня и начнет рвать в клочья – в лучших их традициях – но она не идет дальше.

Она пока еще не одна из них.

– У тебя есть еще день, - шипит она. – Он любит, когда они сопротивляются

Я вырываю руку.

Хочу пройти дальше, вперед, но вдруг понимаю, что не уверена, что она говорила только о Главном.

– Кто?

– Шнырь. Он любит таких, как ты. Любит, когда они сопротивляются, - повторяет она.

Потом пожимает плечами, и отворачивается.

Один из низших подталкивает меня. Я иду вперед. Продолжаю спускаться вниз.

Я не говорю – спасибо. Я не уверена, что должна ее благодарить.

…
…

– Я знаю, что ты делаешь.

Он ухмыляется. Он стоит ко мне боком; и я вижу только часть ухмылки на его губах, не всю.

Остальное я представляю.

– Ну да, - отвечает он. – Я тоже знаю. Я мою руки.

– Я не об этом.

Он закрывает кран.

Капельки воды падают с кончиков его когтей на пол. Я представляю, как бы это было, если бы вместо воды была кровь.

Густые, вязкие красные капли.

– О.

Он поворачивается ко мне.

Выражение лица, взгляд – все как обычно и все как всегда.

Я понимаю, что перестала быть для него интересной тогда, когда он – наконец – поймал меня. Процесс, а не результат. Процесс – это интересно.

– Я расскажу тебе секрет, - передразниваю его я. Повторяю то, что он сказал мне; еще в прошлой жизни, но не в той, о которой все мечтают, а в моей прошлой жизни. Когда я была приманкой, а он был хищником. – Я никогда не думала, что ты окажешься просто торговцем. Просто сутенером.

Обида?

Да, обида.

Яркая обложка, пустая коробка.

– О, значит как, девочка, - хмыкает он.

Его зрачки вытягиваются в тонкие продольные полоски.

Я не боюсь.

Он не станет портить товар.

А потом его рука сжимается на моем горле.

…

Я чувствую, как мои вены набухают кровью.

Я чувствую, как возвращается страх, или даже не страх – первобытный ужас. Тот самый чистый ужас, который появляется только тогда, когда ты понимаешь, что дальше некуда. Что это конец, и за спиной стена, тупик.

В глазах темнеет.

– Ты думала, я блефую? – спрашивает он. И его голос – мягкий и вкрадчивый; но доносится как бы издалека.

Кровь шумит в ушах.

Я хочу сказать – нет; мое слово. Но я не могу разомкнуть губ.

Я задыхаюсь.

…

Он отпускает меня.

Все так же – отталкивает; и я сползаю по стене вниз, держась за шею. Мне больно.

– Ты блефуешь, - тихо говорю я. – Ты хочешь продать меня Главному, и ты ничего мне не сделаешь.

Он смеется.

Его глаза начинают темнеть.

– Ты играешь, девочка.

…

Он прижимает меня к холодному кафельному полу.

Я дрожу – от холода. Или же это от страха мне холодно.

Страх – то, с чем мы рождаемся и умираем. Страх – это часть всего. Мне хочется смеяться.

Он наклоняется к моему уху. Его щека касается моей; и щетина царапает мою кожу. Мне хочется чувствовать его дыхание; но я знаю, что никогда его не почувствую.

Они не дышат.

– Ты нихера не знаешь, но все равно играешь…, - шепчет он.

Шепот пугает.

– … и мне это нравится.

И его рука скользит вниз, под ремень моих брюк.

…

Я дергаюсь.

Впервые я понимаю, что это страшно.

Что мой план строился на одном только если; что я не учла реакции. Собственной реакции.

Я никогда не думала, что это будет так страшно.

Когда Шестерка лапал меня своими потными ладонями, это не было страшно. Это было противно. И я слышала, как он дышит – тяжело и прерывисто.

Дыхание – то, что отличает нас от них.

Я закрываю глаза. Я мечтаю, чтобы он – наконец – укусил меня; и наркотическое возбуждение вытеснило бы все остальное – страх, испуг и осознание того, что все в корне неправильно.

Я клянусь, что убью его, как только у меня будет возможность.

И если он не убьет меня прежде.

…

Мне не противно, нет.

Мне просто безумно страшно; и я вздрагиваю от каждого его прикосновения. От каждого движения.

Я хочу смеяться, но я не смеюсь. Мои щеки мокрые от слез – я плачу. Смех больше не заменяет мне слезы. Это значит, что я уже не одна из наших.

…

– Пожалуйста, - выдыхаю я.

Он останавливается. Он смотрит прямо на меня; и его глаза слишком близко к моим, и тьма в его глазах все так же рвется наружу.

Он смотрит на меня.

Как смотрел раньше.

Как смотрел тогда, в мотеле.

И в этом что-то есть. Что-то такое, характерное только для него; и я никогда, наверное, не смогу подобрать наше слово для этого чего-то.

Я наклоняю голову.

Подставляю ему шею.

…

И мир вокруг разбивается на мелкие-мелкие кусочки.

…
…

Свет бьет мне в глаза.

Свет кажется слишком ярким, слишком резким – свет раздражает.

После тьмы, сумрака и полумрака, свет режет мне глаза.

…

Все болит.

Я чувствую себя так, словно меня пропустили через мясорубку, а потом кое-как слепили обратно. Кое-как собрали все окровавленные кусочки и сшили их черными, грубыми нитками.

…

Я помню взрыв.

Я помню, как чертова Башня рушилась, как чертова железобетонная махина клонилась на бок и, наконец, рухнула вниз. Я помню, как смялось здание аукциона, сложилось, словно карточный домик. Помню, как горящие обломки падали на разноцветные палатки их рынка.

И помню, как тлели черно-красные флаги.

…

Крюк поит меня водой из железной кружки.

Вода теплая, с привкусом какой-то травы. От нее клонит в сон.

Но я не хочу спать. Пока – я не хочу спать.

Я хватаю его за руку. Я не верю, что он жив – Крюк жив – и что они не бросили меня. Не верю, что я снова окружена своими, и не верю, что в я – наконец-то – больше не приманка. Я теперь одна из них.

И я могу больше не откликаться на имя Дона.

…

Я хочу задать вопрос, но больное горло плохо слушается. И я могу произнести только его имя – Шнырь.

– Он мертв, - говорит Крюк. – На этот раз окончательно. Ты молодец, Донья.

Я закрываю глаза.

Я не чувствую победы.

…
…

Меня зовут Дона из Дома Ночных Кошмаров.

Я могла бы взять себе другое имя. Счастливая – потому, что выжила там, где не могла выжить по определению. Или Дама Треф – потому, что это моя карта, и я всегда ставлю на нее. Или еще какое-нибудь.

Мне много всяких предлагали.

…

Я не знаю, сколько мне лет. У меня нет возраста, потому что его никогда и не было. Крюк нашел меня совсем ребенком, через две недели после того, как кончилась прошлая жизнь, которой я не помню.

…

Я никому не верю.

…

У меня на шее два укуса. Четыре маленькие ранки, которые со временем превратятся в четыре маленьких белых шрама.

А пока я заклеиваю их пластырем.

…
…

( - f - )

@темы: рассказ

---

это супер классно

Название: О разбитых зеркалах, вампирах и прошлой жизни, о которой многие мечтают, а я не помню.
Автор: Renna
Фандом: original fiction
Рейтинг: PG-13|R (немного крови, немного "крепких словечек", немного "взрослых тем" - в общем, кто предупрежден, тот вооружен)
(деление на части очень условное, просто весь текст не влезал в один пост. на самом деле это один относительно большой текст)
часть№ 1
О разбитых зеркалах, вампирах и прошлой жизни, о которой многие мечтают, а я не помню.

…
…

Мое слово – нет.

Я ни во что не верю. Я никому не верю.

Доверие исчезло в ту ночь, когда появилось нет.

…

Зеркало разбивается.

Осколки стекла вперемешку с кровью; запах, который невозможно забыть, чувства, от которых некуда бежать.

Наркотический, вязкий страх опутывает меня, мешает дышать, кричать, сопротивляться.

Его руки смыкаются на моем горле.

Я задыхаюсь.

Вены набухают кровью. Я чувствую, как она скапливается там, внизу; в глазах темнеет.

Его зрачки – узкие, вытянутые сверху вниз. Его зрачки – узкие черные прорези, разломы, за которыми прячется оно. На его губах запеклась кровь.

Страх порождает покорность. Покорность – безразличие. Мне все равно. Мне просто все равно.

Его зубы впиваются в мою шею. Его зубы прокусывают тонкую кожу, проникают глубже. И кровь, скопившаяся в венах кровь, рвется наружу, навстречу его жадному языку.

…

Я просыпаюсь от собственного крика. От призрачной боли, пронзающей горло. От липкого удовольствия, не желающего меня отпускать.

Я надкушенный плод.

И, иногда, я хочу еще и снова. Я хочу быть съеденной. Я хочу наконец быть съеденной. Иногда.

…

Свет мигает.

Короткие вспышки рвут тьму в клочья, но тьма вновь собирается в единое целое. От света болят глаза. От темноты болят глаза. Промокшая блузка липнет к телу. Спутанные волосы лезут в глаза. Чужие взгляды, чужие руки – касаются, скользят по телу.

Вязкость, липкость и влажность. Прерывистое дыхание.

И я чувствую – он следит за мной.

…

Потрескавшийся кафель, заляпанные грязью зеркала, покрытые ржавчиной железные раковины.

Девушки оборачиваются, фыркают и отворачиваются снова. От дыма кружится голова.

Я открываю кран и наклоняюсь. Глотаю холодную, невкусную воду с привкусом хлорки, размазываю косметику мокрыми ладонями. И стараюсь не смотреть на себя в зеркало.

Я боюсь, что оно начнется снова.

…

– Играешь?

Он стоит у входа, и единственная лампочка находится у него за спиной. Я не вижу его лица – размытые, смазанные черты. Ничего четкого, кроме рук – белая кожа и длинные, загнутые ногти. Когти.

Он раскрывает колоду веером – короли, тузы, валеты; ни одной дамы. Карты в его руках старые и потертые, на некоторых темнеет что-то – грязь или кровь. Я не удивлюсь, если на его картах засохла кровь его жертв.

– Нет.

Нет – мое слово; я произношу его легко и привычно.

– Да, - возражает он. И его губы чуть приоткрываются в странной, чуждой улыбке; белые, острые зубы влажно поблескивают. – Ты играешь, девочка.

Он перебрасывает мне колоду, я машинально протягиваю руку, пытаясь поймать, но карты рассыпаются и падают.

Я смотрю вниз, под ноги – почти вся колода, пятьдесят штук, ни одной дамы.

Он шагает вперед, я отступаю назад.

– Никогда не умела.

Он тихо смеется.

– Я не про карты, девочка, - протягивает руку, и почти касается моего лица. За спиной стена, и дальше отступить некуда. Я смотрю на дверь женского туалета, надеясь, что хоть одна из девушек выйдет. Сейчас. Прямо сейчас. Пока он не успел…, - … ты играешь. Ты дразнишь. Доступность, легкость, прочая хрень. И ты девочка. В полном смысле этого слова. Думаешь, они этого не чуют?

Я пожимаю плечами.

Он убирает руку.

– Угадать, в чем твой секрет? Или, вернее, в чем ваш секрет?

Еще одна карта зажата между пальцами его другой руки. Не той, которой он почти коснулся меня. Другой.

Надорванная карта, дама треф. Он демонстрирует ее мне, а потом прячет. Слишком быстро, чтобы я успела заметить где.

– Осторожнее, девочка. Не всякую тварь можно поймать.

И он уходит. Поворачивается ко мне спиной и уходит. Исчезает за поворотом коридора.

…

Шею снова сводит от боли. От несуществующей, выдуманной боли, воплощения моих подсознательных страхов. Я стискиваю зубы. Меня тошнит.

Дверь открывается.

…

Колокольчик звякает.

– Закрыто.

– Я умею читать, - отвечает он.

Я оборачиваюсь. Он стоит, прислонившись спиной к запертой двери, и все засовы задвинуты, и все замки заперты, но он все равно тут, внутри, вытянул руку и поигрывает шнуром от колокольчика.

Нарушая все запреты.

Такой же, как там – в клубе, и такой же, как раньше – в мотеле, когда все огни потухли и все зеркала разбились. И когда я кричала, но никто меня не слышал.

– Ты одна?

– Нет.

Ложь.

– Да, - он щелкает пальцами. – Ты всегда одна.

Улыбка на губах, острые зубы и длинные клыки. Он гордится собой. Я готова спорить – он гордится собой.

– Рассказать тебе секрет, девочка?

Он отпускает, наконец, шнур и подходит ближе.

Я смотрю на него снизу вверх, не вставая. Страх порождает покорность? Или просто все заранее ясно, и сопротивляться бессмысленно.

Действительно, что я могу?

– Нет.

Он останавливается. Замирает или застывает – слишком резко, слишком быстро, слишком слишком, чтобы я могла хоть на минуту забыть, кто он.

Он смотрит прямо на меня, и я снова вижу его глаза – вытянутые зрачки, две продольные полоски. Вампиры умеют гипнотизировать взглядом?

Не факт.

– Я не хочу знать твоих секретов.

Он смеется.

– Хорошо, Дона.

И исчезает.

…

Дона – это не мое имя. Вернее, не совсем мое. Своего я не помню. Не помню даже, было ли оно.

Все началось с Крюка – он звал меня Донья.

Остальные подхватили. Чего иного можно ожидать от Дома Ночных Кошмаров?

…

У нас есть облезлая вывеска. Даже две, одна должна была светиться во тьме, но лапочки перегорели, а новые никто не стал покупать. За лампочками следил Люмен, и они – очень символично – умерли вместе с ним.

Вторая вывеска – Дом Ночных Кошмаров – в темноте не светится. Ее и на свету-то не особенно рассмотришь. Она просто есть, чтобы можно было ткнуть непрошенного гостя носом – вот, типа, не заметил.

А еще у нас есть это название. Я не знаю, кто его выдумал, но то, что со вкусом у него было плохо – это точно.

…

– Шнырь в городе.

Они возвращаются вдвоем. Крюк весь в крови, Шестерка поддерживает его.

Я выбегаю в коридор, растерянная – смотрю на них и смотрю на дверь, и не знаю, что делать.

– Все, - бурчит Крюк. – Больше не будет. Запри дверь, Дона.

Я слушаюсь. Я привыкла слушаться. Это было тем самым условием, которое поставили они – ты слушаешься, или мы бросаем тебя.

Что угодно, лишь бы они не оставляли меня там.

…

– Шнырь в городе, - повторяет Крюк. Смотрит прямо на меня, на пластырь на моей шее – там след укуса, две ровные, аккуратные ранки.

– Я знаю, - говорю. – Я видела его.

Крюк смеется. Больной, нездоровый смех – Крюк всегда смеется так.

Говорят, в прошлой жизни он убил свою жену и трех ее подруг. Говорят – но про прошлую жизнь вообще много чего говорят.

– Что будем делать? – спрашиваю я. Смотрю сначала на Крюка, потом на Шестерку – Шестерка отводит взгляд, отворачивается. А Крюк все еще смеется.

– Он чует тебя, Дона, - выдавливает он. Сквозь смех, и от этого оно звучит еще более странно. – Ты для него тот самый ебаный магнит на веревочке.

Он перестает смеяться.

Я кусаю губы.

– Я нужна вам, - тихо. – Я приманка, я все еще нужна вам.

Шестерка пялится на доски, которыми забиты окна.

– Да уж, - фыркает Крюк, – … ты как кусок тухлятины, который мы тащим с собой.

Он пьян. Он пьян и ранен, и это могло бы быть его оправданием, если бы мне нужно было придумать ему оправдание.

И он прав. Он просто-напросто прав, потому что я – надкушенный плод – уже не приманка. Уже не Донья, послушная девочка, на которую можно ловить глупых вампиров.

Один укус меняет все.

Две маленькие ранки на шее, две минуты страха, боли и удовольствия.

Они бросят меня. Я знаю – они бросят меня.

Я кусаю губы.

…

Я не помню прошлой жизни.

Они говорят, что я должна хоть немного помнить, но я не помню вообще ничего. Она говорят – все было иначе; я пожимаю плечами. Может, оно и было.

Но я не запомнила.

…

– Спишь?

– Нет.

Шестерка садится на край кровати. Я узнаю его по голосу – в темноте его не видно. Окна забиты досками, чтобы луна не светила внутрь. Чтобы ничего не светило внутрь.

– Извини, Дона, - говорит он. – Крюк решил; я ничего не могу.

Конечно, он не может. Я знаю, что он не может.

Я смеюсь. Тихо смеюсь – тот же смех, что и у Крюка, больной. Я тоже больна, мы все – выжившие – больные.

Смех заменяет нам слезы. Смех заменяет нам слова. Мы смеемся, когда хотим кричать. Мы всегда смеемся. Потому что это смешно.

Иногда я думаю – стоило ли ради этого выживать.

…

Он касается моей руки.

Его пальцы – влажные и липкие, дрожат. Ему страшно, и я не понимаю – почему ему страшно. Потому, что я меченая? Потому, что Шнырь охотится за мной, так же, как мы когда-то охотились за ним, когда нас было много, и когда мы гордо назывались Домом Ночных Кошмаров и обещали изменить мир, вернуть прошлую жизнь.

Один за одним мы умирали, мы сдавались, нас убивали и нас съедали, а мир не хотел меняться, и прошлая жизнь осталась в прошлом. И даже не в моем прошлом.

Я смеюсь, потому что я буду следующей. Его руки дрожат – потому, что он не знает, каким будет он. После меня? После Крюка?

Мы боимся смерти. Все-таки, мы боимся смерти.

…

– Я знаю способ, Дона, - шепчет он. – Я знаю два способа.

Его руки липкие и влажные, и прикосновения мне неприятны. Но я терплю и молчу, жду, пока он продолжит.

Он протягивает мне что-то – холодное и острое. Нож.

– Так он не достанет тебя. Не сможет ничего с тобой сделать.

Мы боимся смерти. Мы боимся умирать.

И я знаю – Шестерка это тоже знает. Знает, что я не убью себя.

– Или?

Его руки скользят мне под футболку. Меня передергивает.

– Ты нужна ему девственницей, - шепчет он. И голос у него дрожит.

(девочка; я расскажу тебе секрет, девочка.)

Это выход. Это простой и правильный выход, по крайней мере, он кажется простым и правильным.

Но я не могу.

…

Зеркало разбивается.

Осколки стекла на полу, босые ноги, теплая кровь, капающая на пол. Голова кружится. Дрожь сотрясает мое тело.

Он лежит на кровати, вытянувшись. Он смотрит на меня, как я шатаюсь, как я чуть не падаю. Он воплощает в себе все то чужое, что есть в нашем мире, все то неправильное и иррациональное.

Их не должно быть здесь.

Когда-то их не было. Но потом они появились, и все стало именно так.

Голова кружится. Я хочу еще.

Я оборачиваюсь, я останавливаюсь. Я готова вернуться назад, я готова…

…
…

Я просыпаюсь.

Вокруг кровь, на простыне кровь, на полу кровь и осколки разбитого зеркала забрызганы кровью.

Я приподнимаюсь, и у меня ничего не болит, и это кажется странным. Если есть кровь – должна быть и боль, без нее никак.

Но боли нет.

…

Я спускаюсь вниз.

Заколоченные окна, недопитая бутылка на столе, грязная посуда в мойке. Даже вывеска на месте, над дверью с внутренней стороны. Все, как и должно быть. Все, как я привыкла.

Кроме зеркал.

Все зеркала разбиты.

И он сидит, откинувшись на спинку стула, ноги на столе, глаза полузакрыты. Он – матьего – здесь.

…

Я замираю.

Крюк называл такие моменты кульминацией. Подбрасываешь монетку, и смотришь, какой стороной вверх она упадет. Черной или белой. Так вот пока она летит – это и есть та самая кульминация.

Он открывает глаза.

…

– Девочка, - произносит он. Насмешливо. Едко даже. – Знаешь, что было бы, если бы твой маленький бойфренд вчера был чуть шустрее?

Я знаю.

Он убил бы меня. Я даже не уверена, что он стал бы пить мою кровь – он мог просто убить, не пачкаясь. Они не любит грязную кровь.

И он охотился за мной только потому, что я чистая.

…

Он вертит в руках все ту же колоду.

Сколько раз она рассыпалась и распадалась прямо на моих глазах. И сколько раз он снова появлялся именно с ней, с той же почти полной колодной из пятидесяти карт. С одной надорванной дамой треф в рукаве.

Эта карта – я.

…

– Пора домой, - говорит он. – Пора возвращаться домой.

…

(с) Полсекунды

@темы: рассказ

---

За мной последний танец
...
автор: Renna
пейринг: Розали/Эммет, Розали/Ройс
рейтинг: PG
жанр: романс/драма
саммари: AU. А вдруг все было бы иначе? Что если не было бы трагического происшествия в темном переулке? Если бы Розали встретила Эммета до своей помолвки с Ройсом? Изменило бы это хоть что-нибудь?
2. Еще одно «почему»
2. Еще одно «почему»

…

Я не верю в совпадения. Наверное, прочитав столько книг, где большая часть сюжетно важных событий строится как раз на случайностях – (героиня оказывается не в том месте и не в то время, но вовремя появляется главный герой и спасает ее) – я должна была бы начать в них верить, но какая-то часть меня всегда противилась этому.

Когда я вижу Эммета МакКарти, стоящего возле биржи труда, в голове у меня крутятся две мысли.

Первая – как же так получилось? Рочестер – слишком большой город, чтобы два малознакомых человека могли столкнуться в нем совершенно случайно. И Ковбой не из тех, с кем мои пути могли бы пересечься. Я не удивилась, увидев бы Веру, мы частенько сталкиваемся в магазинах или кафе, где до ее замужества мы всегда бывали вместе. Я не удивилась, увидев бы Ройса, хотя с ним мы сталкиваемся не так часто, но раз уж мы почти помолвлены, между нами должна быть какая-то связь, которая приведет его ко мне и меня к нему совершенно случайно. Да и к тому же, мы почти одного круга. Но Ковбой МакКарти...?

А вторая мысль – почему я его узнала? Почему я его безошибочно узнала? Почему мой взгляд выцепил его из толпы безработных? И почему я остановилась, почему замерла, разглядывая его спину в той же самой поношенной кожаной куртке, с небрежно зашитой черными нитками прорехой?

И почему мне кажется, что у меня дрожат колени?

Это слишком похоже на судьбу? На случайную встречу из любого женского романа, на случайную встречу, которых почти не бывает в жизни. На случайную встречу…

… на которую я надеялась?

…

Он стоит ко мне спиной.

Я замерла на другой стороне улицы, сжимаю пакет с ланчем для отца в руках и думаю, что если Ковбой сейчас обернется, это судьба, не иначе.

Он не оборачивается…

… и, кажется, я чувствую что-то, похожее на разочарование. Как ребенок, которого поманили конфеткой, а дали только пустую обертку.

Я вздергиваю подбородок вверх (нет – так нет) и продолжаю свой путь. Делаю пару шагов вперед и снова замираю…

… потому что в стеклянной витрине магазина замечаю его взгляд.

Да, он стоит ко мне спиной. Но он видит мое отражение в витрине магазина. И я вижу его взгляд, устремленный на эту витрину, где отражаюсь я и весь спектр моих эмоций, буквально написанных у меня на лице – смущение, злость, потаенная радость.

Ну уж нет!

Он ухмыляется. Наглая, насмешливая ухмылка появляется у него на губах, когда он видит, что я иду к нему, гордо подняв голову и крепко стиснув несчастный пакет с ланчем, чтобы унять дрожь.

– Вы видите меня! – возмущенно произношу я.

Он оборачивается. Ухмылка исчезла с его лица, оно теперь совершенно непроницаемо. Никаких эмоций. Абсолютно никаких эмоций, будто бы отражение в витрине принадлежало вовсе не ему, и это не он, не скрывая злорадства, наблюдая за моими мучениями на той стороне улицы. Он смотрит на меня так, будто бы вообще не узнает.

И пауза тянется слишком долго…

– Хватит притворяться!

Он удивленно выгибает бровь.

– Да, я вас вижу. Если не ошибаюсь, вы стоите прямо передо мной.

И столько сарказма в коротеньком «вы»!

Кто-то в толпе безработных хихикает.

– Вы видели меня, - понизив голос, продолжаю я. – Вы видели меня, мистер МакКарти, – я указываю на витрину.

Он оборачивается, чтобы мельком взглянуть на нее, потом снова поворачивается ко мне…

…и сколько же фальшивой озадаченности и непонимания!

– На витрине нет вашего портрета, – тихо произносит он, и уголки его губ чуть-чуть подрагивают, словно он пытается сдержать улыбку. Я впилась в него взглядом и не упускаю ни малейшей детали. Бумажный пакет жалобно хрустит, стиснутый моими пальцами.

– О, хватит притворяться! – почти выкрикиваю я.

Мужчины в очереди оборачиваются на нас. Кто-то даже беззастенчиво хихикает.

Я чувствую, как предательская краска заливает мое лицо.

Я резко отворачиваюсь, слишком взбешенная, чтобы продолжать наш разговор. И чувствую, как его рука удерживает меня за запястье и не дает уйти.

– Вы очень много о себе думаете, мисс Хейл, – говорит он. Слишком громко, или мне это просто кажется? – Не все и не всегда смотрят на вас.

Безработные смеются.

Я вырываю руку и…

… ухожу прочь. Изо всех сил стараясь не броситься бежать и не окончательно унизить себя.

Злые слезы стыда и разочарования жгут глаза.

…

Судьба? Ха!

Какая уж тут судьба! Он просто высокомерный, самовлюбленный и понятия не имеющий о том, как нужно разговаривать с леди, хам. Он просто…

… слепой, раз не увидел того, что было у него прямо под носом.

Много о себе думаете…

Кто еще много о себе думает!

Я до боли стискиваю зубы, чтобы не расплакаться. Мне хочется разбить что-нибудь – желательно тяжелое и желательно о голову Ковбоя.

И я понятия не имею, почему мне так обидно. Почему его взгляд – равнодушный, насмешливый и безразличный одновременно – так задел меня? Почему он вел себя почти как джентльмен во время нашей первой встречи… и почему вдруг волшебный образом превратился в острого на язык хама? Почему это меня волнует?...

Еще одно «почему» в море бесконечных вопросов в никуда.

…

@темы: Фанфики

---

За мной последний танец

Выкладываю самый лучший фанфик. Самый лучший так как написан для маня самым моим любимым автором:Renna.
Реначка огромное преогромное спасибо.

За мной последний танец
...
автор: Renna
пейринг: Розали/Эммет, Розали/Ройс
рейтинг: PG
жанр: романс/драма
саммари: AU. А вдруг все было бы иначе? Что если не было бы трагического происшествия в темном переулке? Если бы Розали встретила Эммета до своей помолвки с Ройсом? Изменило бы это хоть что-нибудь?
*Розали/Эммета заказывали? получайте
"альтернатива" - это не совсем мое, если честно, но посмотрим, что из этого получится. посмотрим?
1. Вот она, моя судьба.
1. Вот она, моя судьба

…

– … ты сразу поймешь. Как я, - Вера улыбается. Мне нравится, как меняется ее лицо, стоит ей лишь заговорить о своей семье. Оно будто бы озаряется внутренним светом, мягким и теплым, словно внутри нее живет солнце и, иногда, оно освещает все вокруг. – Я сразу это поняла, Роз. Только взглянула на него и поняла – вот она, моя судьба.

Я грею руки о чашку с кофе. Привычка, оставшаяся еще с пансиона – мы с Верой всегда садились в кафетерии за столик у окна, подолгу разговаривали и пили кофе. У меня всегда мерзли руки, и я грела их о чашку, пока кофе не остывало. А Вера говорила; из нас двоих она всегда была более общительной. Я только вопросы иногда задавала.

И сейчас ничего не изменилось.

У меня мерзнут руки. Вера рассказывает о своей семье, я слушаю и улыбаюсь. Не могу не улыбаться, когда улыбается она, когда ее внутреннее солнце освещает ее и согревает своим теплом даже меня. Я не могу не быть счастливой за нее…

… и даже мои собственные мечты о таком же счастье отступают на второй план.

Мы читали одинаковые книги. Отец покупал их мне, я делилась с Верой, и мы могли часами обсуждать ту или иную героиню, переживать за нее и ее героя, радоваться вместе с ними и мечтать о таких же резких и непредсказуемых поворотах, которых так много на пути к счастью. Мы обе верили в судьбу – и вот теперь Вера рассказывает мне о том, как она встретила свою.

– … я до сих пор помню каждую мелочь. Самую крошечную, самую незначительную деталь нашей первой встречи. Его первые слова. Эти воспоминания такие же яркие, как и воспоминания о дне нашей свадьбы. Или…, – она умолкает. Улыбается и умолкает.

А я продолжаю мысленно повторять ее слова.

Вот она, моя судьба.

Повторяю, и никак не могу вспомнить, почувствовала ли я это, когда впервые увидела Ройса. Услышала ли тихий шепоток судьбы, подталкивающий меня к правильному решению. Я помню его первые слова, да. Помню, как впервые увидела его – красивого, уверенного, сильного…

Да, наверное, это моя судьба.

…

Официантка ставит перед нами два бокала шампанского.

– От вон того джентльмена за угловым столиком, – понизив голос, говорит она.

Мы оборачиваемся, почти одновременно. Вера чуть быстрее меня; я вижу, как легкая улыбка появляется на ее губах, и почти уверена, что увижу ее мужа…

… но джентльмен за угловым столиком мне незнаком.

Я даже не уверена, что его можно назвать джентльменом. Выцветшая, поношенная кожаная куртка, покрытые дорожной пылью тяжелые ботинки, широкополая шляпа – и совершенно очаровательные ямочки на щеках. Совершенно очаровательные и совершенно неуместные, не вяжущиеся со всем его обликом искателя приключений.

Я невольно улыбаюсь.

Он замечает эту улыбку и приподнимает свою шляпу в знак приветствия. Я поспешно отворачиваюсь.

– Ковбой, - произношу я. И сама чувствую, что что-то в моем тоне, в моем голосе в корне неправильно. Чувствую прежде, чем Вера хмурится; чувствую – и краснею.

Потому что это неправильно – судить людей по их происхождению и положению в обществе. Наверное, это неправильно.

– Он хорош собой, – замечает Вера. Морщинки, расчертившие ее лоб, разглаживаются, она больше не хмурится. Краска с моих щек сходит не так быстро. – Ты ему понравилась, Роз.

– Я помолвлена, – напоминаю я.

Точнее, почти помолвлена. Завтра мы с Ройсом собираемся объявить о своей помолвке, и Вера это знает. Я сама сказала ей об этом в начале вечера. Но почти – это все равно, что совсем.

Дело уже решенное.

Вера пожимает плечами.

– Что плохого в том, чтобы улыбнуться красивому мужчине?

Я качаю головой.

…

Надоевшая, однообразная мелодия вдруг сменяется другой – нежной и мелодичной. Я поднимаю голову и вижу Ковбоя – он отходит от музыкального автомата и уверенно направляется к нам. Толкаю Веру в бок, шепчу:

– Пойдем.

Она кивает:

– Сейчас, только зайду носик попудрить.

И подмигивает мне.

В следующий момент бежать уже поздно.

– Можно вас пригласить? – он склоняет голову в приветственном полупоклоне. Его подбородок покрыт темной щетиной, его кожа – загорелая и огрубевшая от ветра и солнца, и он совершенно не похож на тех мужчин, на которых я привыкла обращать внимание.

Скорее на тех, от которых я всегда бегу без оглядки.

Я оборачиваюсь к Вере, отчасти надеясь, что он обращается к ней, но Вера уже сбежала.

Оставила нас вдвоем.

Я чувствую, как часто-часто бьется мое сердце, и как от волнения появляется то приятно-неприятное чувство в животе.

– Я… не танцую, – предательская краска проступает на щеках. Я бы многое отдала за то, чтобы никогда не краснеть.

– Жаль, – произносит он. И кладет на стол передо мной цветок – одну бело-розовую лилию.

Не розу.

Один цветок, ни стебелька, ни листьев. Просто раскрывшаяся чашечка цветка, похожая на чашку кофе на моем столе – по форме и окраске.

– Можно хотя бы узнать ваше имя, мисс?

– Я помолвлена, - невпопад отвечаю я.

– О. Поздравляю, мисс…

Он опускает взгляд на мои руки, я нервно накрываю левую правой.

– Хейл. Розали Хейл.

– Розали, - повторяет он, словно бы пробудет мое имя на вкус. – Эммет МакКарти.

Я выдавливаю из себя улыбку. Слышу, как скрипит дверь дамском комнаты – Вера, должно быть, уже вышла.

– Приятно было познакомиться, мистер МакКарти, – торопливо произношу я. Соскальзываю со стула, надеясь, что юбка не зацепится на сиденье, каблук не подвернется… и вообще все обойдется без неприятных казусов.

– Очень приятно, – отвечает он. Я не смотрю на него, но мне кажется, что я чувствую улыбку в его голосе.

Глубоко вдохнув, я почти бегу к выходу.

– Мисс! – кричит официантка мне вслед. – А расплатиться?

Я замираю.

Наверное, я уже краснее юбки Веры.

– Не волнуйтесь, я заплачу, – доносится до меня голос Ковбоя. – Вы только оставьте за мной один танец, мисс Хейл.

Я оборачиваюсь. Он стоит возле моего столика, крутит бутон лилии в пальцах и смотрит на меня.

– Обязательно, – отвечает за меня Вера.

И тянет меня за собой к выходу.
…

@темы: Фанфики